Борис Никольский - Дети до шестнадцати

Но события этого дня еще не кончились. Было уже совсем поздно, и я заканчивал уроки - письменное упражнение по английскому, когда вдруг раздался звонок. Открывать дверь пошел отец, и я услышал, как из коридора донесся голос Галины Аркадьевны:

- Алексей Николаевич, бога ради извините, что я врываюсь к вам так поздно. Но я только на минуту. Просто очень хотелось поговорить с вами.

- Пожалуйста, пожалуйста, - отвечал отец, - совершенно незачем извиняться. Ну, докладывайте, что там стряслось?

- Здравствуй, друг мой Колька, - сказала Галина Аркадьевна, - все учишься? - но сказала она это почти машинально, по привычке, и даже не дождалась ответа, а сразу прошла с отцом в его кабинет и стала что-то рассказывать торопливо и взволнованно.

Отец иногда перебивал ее, переспрашивал или вставлял два-три слова. О чем они говорили, я толком не мог понять - наверно, опять о своих опытах. Несколько раз я слышал, как называли они какие-то фамилии - иностранные и русские, и время от времени среди этих не известных мне фамилий вдруг всплывали две знакомые: Осинин и Колесов.

И снова - уже в третий раз за сегодняшний вечер - ощущение тревоги охватило меня.

«Пока ничего», - сказал мне отец, когда мы сидели в кафе-мороженом. Но почему все-таки «пока»!? Значит, могло что-то случиться? И, может быть, уже случилось, если Галина Аркадьевна пришла к нам так поздно…

А тут еще, прощаясь, она вдруг наклонилась ко мне, обняла за плечи и прошептала в самое ухо:

- Береги своего отца, Колька… Он у тебя очень хороший человек, слышишь?

С чего она заговорила сегодня об этом? И вообще - смешно говорить мне такие вещи! Как будто я сам этого не знаю!

Отец пошел проводить Галину Аркадьевну до автобусной остановки, а я стал укладываться спать. Потом, уже лежа в кровати, я слышал, как он вернулся, как ходит по кабинету. Четыре шага туда, четыре - обратно, от стены к стене, четыре - туда, четыре - обратно…

Сколько же можно так ходить? Я решил, что ни за что не усну, пока он не ляжет. Пусть хоть целую ночь придется лежать с открытыми глазами…

Тикали часы на столике, да раздавались за стеной шаги отца - больше никаких звуков не было слышно в нашей квартире…

Наверно, я все-таки заснул, потому что скрип двери показался мне очень громким. Я дернулся и открыл глаза.

В комнате стоял отец.

- Ты не спишь? - шепотом спросил он.

- Нет, - торопливо сказал я.

Он повернулся к окну и стал смотреть на улицу. По стеклам барабанил мелкий дождь.

- Если бы у тебя был учитель, - негромко сказал отец…

- Если бы у тебя был учитель, - повторил он, - которого ты бы очень любил…

- Профессор Колесов? - спросил я.

- Да, профессор Колесов… Если бы у тебя был такой учитель… Если бы он был для тебя больше, чем учителем… Ты понимаешь меня?

- Да, понимаю, - я тоже почему-то говорил тихо, почти шепотом.

- И вдруг бы выяснилось, что он ошибался…

- Как? - быстро спросил я.

- Да, вот представь себе, вдруг бы выяснилось, что он ошибался. Как бы ты поступил?

- Я не знаю, - нерешительно сказал я. - Я не знаю.

- Вот и я не знаю, - сказал отец.

Я никогда не думал, что большие ученые тоже могут ошибаться. Как же это так?

- Бывают в науке такие случаи, - словно отвечая на мои мысли, сказал отец. - Профессор Колесов, конечно, был очень крупным ученым, настоящим исследователем. Галина Аркадьевна уже рассказывала тебе: в последние годы своей жизни он пытался объяснить некоторые сложные процессы, происходящие в клетке. Процессы, которые пока еще очень мало изучены. И он выдвинул свою теорию - смелую, оригинальную теорию. Я не буду объяснять, в чем ее суть, ты все равно вряд ли поймешь. Да это и неважно. За свою жизнь у Колесова было немало интересных работ, но эта, последняя, была его самой любимой, наверно, он чувствовал, что она - последняя. Одни ученые и у нас, и за границей принимали эту теорию, другие - отвергали. Одни опыты ее подтверждали, другие ставили под сомнение. Короче говоря, чтобы проверить ее, нужна была еще долгая работа, надо было поставить сотни, а может быть, даже тысячи опытов. Сам Колесов не успел закончить свой труд, но он надеялся на нас, своих учеников. И мы провели эти опыты.

Отец помолчал немного и сказал:

- Теория Колесова оказалась неверна. Теперь мы знаем это почти определенно.

- Значит, Осинин был прав? - спросил я испуганно.

- Нет, - сказал отец. - Такие люди, как Осинин, правы никогда не бывают. И знаешь, почему? Потому что у них нет своих взглядов. Они - как рыбы-прилипалы. Но дело не в этом. Дело даже не в том, что теория Колесова оказалась ошибочной. В настоящей науке ничего не бывает бесполезным. Даже ошибки. Знаешь, когда я приезжаю в незнакомый город, и у меня есть время, я люблю искать нужную мне улицу сам, ни у кого не спрашивая. Сначала идешь в одну сторону, возвращаешься, идешь в другую. Зато потом уж будешь знать весь город, как свои пять пальцев. Так же и в науке. Только спросить, куда идти, здесь уж, действительно, не у кого. Так что ошибок не надо бояться. Но вот когда я вспоминаю, как дорога была Колесову его последняя работа, как волновался он, как загорался весь, когда говорил о ней, как верил он в свою правоту, я не могу, понимаешь, не могу…