Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Мы с Ларисой переглянулись. А Дина заговорила, не глядя на нас, сама с собой, тихо, будто через силу ворочая мысли-камни:

— Докатилась! Все нипочем — один, другой, третий… Куда как весело. А сегодня — этот… красавчик, стихи читал и вот — выложил! С грязью смешал. Никто еще так… Ну, да стою того, стою, королева для всех. А вы про это? — Она пнула ногой клочки фотографии на полу и опять, вскочив, взялась за бутылку, но вина уже не было. Динка с ожесточением всадила червонец в горлышко. — Вот, вот, ночь любви, счастье-утехи, вранье все, тоска смертная, противно все, пакостно! — Она уронила на стол голову и навзрыд заплакала, вцепившись побелевшими пальцами в волосы.

— Дин, ну, Дин, — подошла к ней Лариса и тронула за плечо, но участливый тон и это легкое прикосновение окончательно вывели Динку из себя — разъяренная, с покрасневшими и распухшими от слез глазами, она оттолкнула Ларису, закричала:

— Катитесь, катитесь от меня, чистенькие! И так дышать нечем, вонюга кругом! — Она засуетилась, зашарила по карманам халата и, вынув флакончик с духами, начала расплескивать духи направо и налево, неистово бормоча: — Вонюга, вонюга!

Она была как очумелая, и я и Лариса глядели на нее со страхом, не зная, как успокоить. В этот момент в комнату вошла хозяйка. Она стремительно, с удивительной для ее возраста проворностью приблизилась к Динке, обняла за плечи и, прижав к себе, сказала властным глухим голосом:

— А ну, уймись!

И Дина покорилась — на руке, по-матерински ее приласкавшей, беспомощно всхлипывая, затихла.

Стародавняя истина: все познается в сравнении…

Еще час назад мне казалось — я самый разнесчастный человек на свете. Я не знала, куда деваться от стыда, обиды и оскорбления. И прижимая к груди злополучную фальшивку, сломя голову мчалась к Ларисе, не ведая зачем, но с тайной надеждой — она мне чем-то поможет.

Но вот обрушилось на нас с Ларисой у Динки такое, что затмило мои горести, наполнив сердце болью и состраданием к девчонке, ощутившей ужас своего падения.

Что уж говорить о собственном позоре, если так безжалостно растоптано Динкино достоинство? Виновата в этом она сама или еще кто-то — какая ей сейчас разница? Сейчас ей тошно и она плачет обессиливающими слезами. Хорошо еще, что в такой момент оказалась рядом с ней мудрая старая женщина, на плечо которой Дина смогла приклонить свою забубенную голову.

Мы долго стояли с Ларисой на трамвайной остановке в толпе ожидающих третьего маршрута и молчали, лишь изредка переглядываясь, без слов понимая друг друга. То, что переживала где-то там, на узкой улочке, за нашими спинами, в низенькой тесной халупе, Дина Черпакова, ждало бы и ее, Ларису Нечаеву, не удержись она от соблазна — шагать навстречу развеселой жизни. Теперь-то видно: не очень и весело было Динке — смеялась и хорохорилась она всегда с деланной удалью, выставлялась с бравадой, но уже не раз и звериным воплем прорывалась у нее эта смертная тоска: «Эх, изуродовала бы всех!» Конечно. Разве можно жить, когда в душе ни любви, ни святости, и никакой привязанности, — и даже спасительной веры в будущее свое счастье нет ни капельки…

Мы сошли с трамвая в центре. И я остановилась на углу.

— Ты что? — спросила Лариса.

— Ничего.

— Так пойдем. — Она кивнула в сторону. — По-моему, надо к нему.

Я догадалась: к Леониду Петровичу. Но покачала головой.

— Никуда я не пойду.

— Как же? Да и про нее надо сказать.

— Про нее скажи, — согласилась я.

— А про этого типа? Негативы-то остались. Он может снова их отпечатать.

— Пусть.

— Да ты что? Не понимаю.

Они и вправду не понимали меня. А я вдруг обрела необыкновенное спокойствие. По сравнению с тем, что совершается с другими людьми, случившееся со мной лишь досадное недоразумение. Не сегодня-завтра все выяснится и никакой беды — не то что с Динкой. Но даже из-за Дины идти к Леониду Петровичу я сейчас не могла. Потому что все равно пришлось бы говорить о себе. А мне хотелось просто переждать, пока все пройдет и забудется само собой.

— А ты иди, — сказала я Ларисе. — О Дине ему надо сказать.

И она пошла одна.

Я повернула к дому.

«Сказать обо всем сразу или не сказать родителям?» — я задавала себе этот вопрос и не знала, как на него ответить, и, уже поднимаясь по лестнице, решила: пока промолчу. Может, все и улеглось? Ребята в школе посудачили и перестали, фотографии у них больше нет, да и вообще ее нет — мелкими клочками устилает она пол в Динкиной комнате… Так думала я, открывая дверь и входя в квартиру, и все же с настороженным вниманием притихла в прихожей, пока снимала пальто и сапожки, — прислушалась, дома ли?