Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Роза ушла, еще раз покрутив письмом: «Что и надо третьеклашкам — про дружбу!»

А я начала слоняться из угла в угол, не находя себе места. Знакомые гузеевские строчки довершили то, что сделали столкновение с Маратом и неожиданная встреча с Сиротой. Жизнь идет, как шла, никакая не суетная, обыкновенная, деятельная, и все люди вокруг выполняют свои дела — ребята в классе, курсанты на подводной лодке, Леонид Петрович в милиции. Только я одна — беспомощная, ничего не добилась с Ларисой. И запустила уроки, не выпускаю «Колючку», не пишу ни стихи, ни рассказы и давно не была на радио, да и «творческое» свое хозяйство не собираю под бежевые корочки. Нахватала много, а ничего не довожу до конца, вот тебе и железный принцип: делать так делать!

Телефонный звонок пресек мое мотание от окна к стене и обратно — голос Марата взорвал тишину квартиры:

— Ольга-джан, ты дома? Я мигом к тебе.

Он и вправду примчался мигом — звонил из ближайшего автомата, — с порога набросился:

— Почему молчала? Роза охает, глаза — тарелки: ты с этими? Милиция! А я ничего не знаю.

— Сам же говорил — паникую. А они — «ребята как ребята».

— Ну, виноват маленько. А Юлия сегодня опять спрашивала: где Нечаева, не приехала ли ее мать?

— Так я же — из крайности в крайность и все преувеличиваю, — не в силах удержаться, зудела я. И он взъярился:

— Да что трясешь дерево, когда плоды сняты? Сказал — есть моя ошибка. Хотя и ты хороша — зачем молчала? Видишь — дело серьезное, могла бы без гордости. Чтобы мы заодно в класс ее вернули. А то ходишь сама не своя, давно вижу.

Он готов был не только признать свою ошибку, но и меня прощал за мою, потому что переосмыслил все, за что ругался со мной у раздевалки, понимая, как неладно у нас получилось с Нечаевой, и взывал — действовать сообща, лишь бы Лариса ходила в школу. Но я-то знала: не так просто решалась ее судьба и не от нас зависело, останется она в классе или не останется. Мне вообще казалось, что я знаю много такого, о чем наш комсорг, увлеченный малеванием своих нарядных гладиолусов, еще не имеет и представления. И куда более взрослой почувствовала я себя перед ним в этот момент, поэтому рассудительно сказала:

— Все гораздо сложнее, Маратик. Это нам с тобой первее первого — уроки да отметочки.

— Почему так говоришь? — обиделся он. — Уроки уроками, а у каждого свое.

Который раз за последнее время слышу эти слова. Только разные люди вкладывают в них разные понятия. Когда-то Лариса отделяла ими себя от нас, чтобы жить, как ей нравится. Для Марата же, наоборот, они вроде мостика, который связывает всех друг с другом. И с Ларисой тоже. Потому что каждому из нас становится ясно: в жизни не все просто. Недаром и Марат заговорил сейчас сразу о Шумейко — дескать, вот тоже: потерял человек детскую мечту, рвался в артисты, а понял, нет у него способностей. Да и внешность неподходящая. И не успокаивают его теперь хорошие отметки: растерялся, успеваемость снизил, не знает, что делать. Даже письмо Аннушке накатал. А она в ответ: правильно, без способностей не стоит в артисты идти. Только если театр любишь, разве одна тропка к любимому делу? Много дорог. Как и в живописи — не одни пейзажики-натюрморты малевать можно. — Есть, например, еще и такие художники: дизайнеры. Художники-конструкторы, создающие людям обстановку, в которой радостно жить и работать. Эстетика улицы, цеха, завода…

— Это она Илье написала? — спросила я. — Про дизайнеров?

— Да, — ответил Марат. — А что?

— Так, — сказала и подумала: какая же все-таки Аннушка! Даже издалека всем помогает. И мне написала про дизайнеров, и Шумейко вот тоже. Да не для меня, не для Шумейко о них сказано, а для Марата. Чтоб узнал о них Галустян и тоже о своей детской мечте — быть художником — задумался по-серьезному. Вот он и узнал. От Шумейки. А могла бы и я напомнить, если бы в эти дни была повнимательнее. Ну, да хоть сейчас подтвердить стоит.

— Глядишь, и переквалифицируешься. С гладиолусов-то, — улыбнулась я.

Марат не потерял серьезности.

— А что? Зуб болит, зуб выдергивают. Лучше заранее найти себя, чем завтра кричать: зачем я?

Ого! Оказывается, он еще и об этом думает.

— Пишешь?

Он помотал головой, догадавшись, что я спросила о сочинении.

— Не начинал еще.

Не начинал, а думает. Как и я. Да, наверное, и еще кто-нибудь. Тот же Шумейко. Каждый про свое.

— Вот что, — заговорил он авторитетным тоном руководящего деятеля. — Идем к Нечаевой. Только сначала к Олегу Ивановичу. Зинуха предупредила — уезжает он сегодня в Анапу, надо успеть. Так что быстро, Ольга-джан, быстро!