Юрий Сальников - Человек, помоги себе

И я вспомнила Аннушкины слова: «Нелегкое у нее положение дома». Недовольство матерью и каким-то «Деточкой» и желание ни от кого не зависеть гнали ее не только из школы.

— Ты поэтому и не ночевала тогда? — спросила я, и она не удивилась моему вопросу.

— Только и спасение, когда мамуля уматывает с вагоном, — сказала она. — До Иркутска — обратно, глядишь, полмесяца нет.

— И сейчас?

— И сейчас. Посулила: приедет, поменяет работу. А может, еще и передумает. Ей верить! Про «Деточку» тоже клялась — не увидишь его. А я на вокзал пришла — проводить, так они в одном вагоне. Напарнички. Ну, да теперь все — вернется, меня не увидит. Что смотришь? И уйду. Сниму комнату. На угол всегда нацарапаю.

— Где нацарапаешь?

— А в галантерее хотя бы. Динка устроит. У них учениц берут.

— Продавщицей хочешь?

— Причем — «хочешь»? «Лишь бы гроши хороши».

— Но выбирать-то по сердцу нужно.

— Скажите, какая новость. Лошади кушают овес. В книжках так, товарищ Кулагина. А в жизни-то — другое.

— Много ты знаешь про жизнь, — сказала я, делая вид, что не замечаю ее насмешливо-издевательского тона.

— А ты что знаешь? — набросилась она на меня. — Уроки-отметки? Задачники-учебники? Да еще театры-выставки? А когда пьяный отец мать избивает, а она криком кричит, к соседям бежит — и все-таки не уходит, говорит «люблю», это, по-твоему, что?

— У кого так?

— У Динки. Отец забулдыга, мать тряпка. И ей тоже хоть из дома беги.

Да, наверное, я еще плохо знала жизнь. В самом деле: только уроки да отметки, школа да дом. И нормальные родители. Но ведь и у Ларисы до сих пор было так же. Только и разница — нет отца. Одна мать. И разве сравнишь ее с Динкой?

— Тебе-то какая нужда квартиру искать?

— А у каждого свое.

— Да что твое, что? Ни перед кем не отчитываться? Гулять — сколько хочешь? Работать — где попало? Эх, Ларка! Несерьезно все это. Вот Аннушка, уезжая, дала сочинение писать — чего мы от жизни хотим? Ну, какую кто цель ставит? Зачем живем? Вот ты-то зачем живешь?

Она вскочила:

— Послушай, тебя кто подослал? Юлия? Марат? Наши комсомольцы?

— С чего ты взяла? Никто не подсылал.

— Ах, сама значит? Внимание к живому человеку? Ну и расчудесно. Чего же ты хочешь от меня, чего?

В самом деле: чего я от нее хотела? Чтобы она училась? И не дружила с Динкой? Не была с этими ребятами? Не уходила из дома? А если уж выбирала себе дорогу, так обязательно по сердцу?

— Хочу, — сказала я, — чтобы все было хорошо.

— А к твоему сведению, мне как раз очень даже и хорошо сейчас!

— Да? — Я не могла удержаться от иронии. — Когда за дверью такие?

Там все еще гремела музыка. Лариса ответила вызывающе:

— А что? Ребята как ребята.

— Только с милицией дело имеют.

— С кем не бывает.

— Оправдываешь?

— У них своя голова на плечах.

— Знакомая фразочка. Скажи еще — не детсад.

— Правильно — и не детсад.

— Вот теперь окончательно убедила. — Я тоже встала, глядя на Ларису в упор. Мы снова были на грани разрыва.

Перекрывая звук транзистора, в комнате раздался голос чернявого: «Привет, бабуля!» Что-то неразборчиво прохрипел рыжий. Дверь с шумом распахнулась, и перед нами возникла Дина. Она была в том же зеленом пальто с пряжками и в зеленых туфлях. Черные прямые волосы, как всегда, распущены. И опять от нее несло духами так, будто насквозь ими пропитанная была она окружена невидимым ароматным облаком.

— Скажите на милость! У нас снова гостья! — Она засмеялась. — Все Сивкина-Буркина делите?

— Делим, — ответила Лариса без улыбки.

— Ну и как? — Ответ ей был не нужен, она сразу повернулась, принюхалась. — Фу, и запашок у вас! Ларь! — Голос ее донесся уже из прихожей. — Сардельки я притартала, сваргань по-быстрому, с голодухи дохну.

— Обеденный перерыв у нее, — сказала Лариса, прочитав в моем взгляде вопрос.

— А ты, значит, выдала ей вчера про меня? Про Буркова?

— Нет, нет, — поспешно уверила Лариса. — Сама она услышала, как на лестнице мы. — И ушла на кухню — «варганить» сардельки.

Я стояла у окна в спальне, не зная — выходить в комнату или оставаться здесь, подальше от их компании. Они громко разговаривали, не обращая внимания на то, слышу я их или нет. Динка снова появилась в комнате. «А ну, дайте побрызгаю на вас, уродопалы!» — «Флакона не жалко?» — спросил чернявый. «Она это любит», — прохрипел другой. Должно быть, Дина щедро разливала духи или одеколон, запахло даже в спальне. «Ну вот, хоть дышать можно! А вы — очухаться не успели, снова-здорово взялись?» — «Ни-ни, Ржавому вечером кино крутить, скажи, Ржавый?» — «Все равно — идиёты! — отрезала Дина. — Меня из-за вас в милицию тянут. Повестка к товарищу Лепко, в пятую комнату». — «Твой старый знакомый, бабуля!» — «Тебя бы к нему, внучек». — «А что? Я бы ему вкатил речугу». — «Не спеши, Сирота, — послышался хриплый голос, — он тебя еще сам прижучит». — «За что это? Что я такого делаю?» — «А то-то и оно, — загоготал рыжий, — ничего не делаешь, самый его клиент, тунеядец!» Курчавый усатик — Сирота обозлился: «Ладно, выруби!» Парни зазвякали стаканами. «Эй вы! — голос Дины долетел из кухни. — Хватит, говорю!» — «Да пиво мы, — отозвался Сирота. — Глотни с нами под сардельки». — «Нет, — отказалась она. — Надька за прилавком и без того глаз не спускает — как поставили завсекцией, под колпаком держит. Лучше гостью уважь». — «Точно, где она там прячется?» Чернявый усатик Сирота подлетел к двери спальни, завертелся передо мной вьюном: