Макс Бременер - Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

- Мост взорван!!!

И, поразив, продолжала свой путь, звучала теперь уже за их спинами, пока не достигла конца растянувшейся по шоссе колонны: в хвосте шагал пехотный батальон, отступавший на новый рубеж.

Вести некуда больше было распространяться - дальше на шоссе было пусто… Еще дальше были немцы.

Услышав, что части, раньше его начавшие отход, взорвали за собою мост, командир батальона выругался и стал соображать, как он теперь форсирует реку, успеет ли навести переправу…

Батальон продолжал движение к реке. А тысячи мирных людей - беженцев, погорельцев, работников, слишком поздно получивших указание эвакуироваться, - узнав, что путь в тыл отрезан, повернули назад и под утро оказались на окраине города, ночью покинутого ими.

Они возвращались в город, никем больше не заслоняемый от врага, и знали об этом…

Около семи часов утра, когда Воля с матерью и их соседи - впереди шагал Бабинец с Машей - проходили мимо первых домов восточной окраины, стоявших за плетнями посреди фруктовых садиков, они увидели в одном из садиков, вблизи от калитки, человека, медленно обходившего с лейкой круглую клумбу. Он поливал цветы, как делал это, вероятно, каждое утро, но людям, возвращавшимся в этот час в город, потому что им не оставалось ничего другого, его занятие казалось странным. И выглядел он так, точно не провел, как другие, бессонную ночь, - к виду его больше всего подходило, пожалуй, книжное слово «безмятежный».

Он окликнул Бабинца и, поставив лейку на землю, шагнув ему навстречу, жестом пригласил как будто войти в садик, но, растворив калитку, стал почему-то на пути у гостя. Бабинец остановился на расстоянии двух метров от него, и, хотя он не вошел в калитку, а лишь опирался о заборчик, в саду залилась лаем собака.

- У меня кошка с собакой - друзья. Представь, великие друзья! - заговорил знакомый Бабинца звучным, богатым оттенками голосом. - А вот подступила к городским стенам война, и они - поверишь ли? - передрались, передрались в кровь, - продолжал он, передавая голосом отвращение к этому. - Что ж, война, так сказать, на расстоянии пробуждает дремавший антагонизм? Возможно ли?.. Тяжелое впечатление этой ночи, - заключил он, поскольку Бабинец не отвечал, и провел рукою по своему свежему лицу выспавшегося и умытого человека.

А Бабинец по-прежнему молча опирался о забор, перенося на него тяжесть тела и давая отдых единственной ноге. По его лицу нельзя было определить, слышал ли он слова своего знакомого. Больше того: Воля не мог бы точно сказать, остановился ли Бабинец потому, что его окликнули, или просто потому, что иссякли силы.

Человек, стоявший у калитки своего садика, поглядел в измученное лицо Бабинца. От пыли, смешавшейся с потом, на нем образовались грязные потеки, а от высохшего пота - белые налеты соли… Человек перевел взгляд на ногу в тяжелом, сбитом башмаке.

- Пытался уйти… пешком? - спросил он, должно быть представляя себе, как трудно было проделать длинный путь на костылях. - И… почему вернулся?

Чуть поколебавшись, Бабинец отвечал как бы нехотя:

- Наши, отступая, взорвали мост.

- Так вот причина обратного движения… Ох, как же нехорошо для вас всех это вышло!.. - проговорил знакомый Бабинца с сочувствием, которое было (так показалось Воле) искренним, но странно отделяло его самого от всех. - Да! Наши, наши…

- Главное, Грачевский, было что? - перебил его Бабинец. - Чтобы немцы мостом не воспользовались. Так? - Он бросил взгляд на Волю, Екатерину Матвеевну, точно ища у них поддержки, и сейчас же отвел взгляд в сторону. - Они им и не воспользуются! - произнес он с силой.

- Да, ну, само собой, - быстро сказал Грачевский, показывая, что далек от спора. - Это уж; как водится.

Из всех, кто услышал слова Грачевского, один только Бабинец знал, что сулил этот его тон. Этот тон уже двадцать лет (а знакомы они были немного дольше) означал переход к подтруниванию, от которого Бабинцу всегда хотелось бежать без оглядки, но на которое он отвечал. Он отвечал, чтобы Грачевский не мог подумать, будто ему нечего ответить, хотя, случалось, ему и правда было нечего сказать…

…Грачевского и потешало, и раздражало, и бесило не то, что делал Бабинец десять, пятнадцать или двадцать лет тому назад, а то, что он это делал безо всякой корысти. Не для благополучия и не за почет. Он был на партработе, а оставался гол как сокол; в горисполкоме служил, а квартиры новой, с удобствами, не выслужил; ногу на гражданской потерял, а даже ордена после Кронштадта не взял, когда давали. Сказал: «Не за орден воевал. За Революцию».