Макс Бременер - Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

- Если я уже сказал это немецкому прихвостню, чего ж теперь опасаться румынского офицера? И потом, мир ведь тесен… Представьте, я знаю, кто вы. - Леонид Витальевич вместе со стулом подвинулся ближе к Гнедину и совершенно в той интонации, в какой, бывало, задавали Евгению Осиповичу вопросы его штатские знакомые году в тридцать пятом, спросил: - Какое развитие событий вы теперь предвидите?..

Но тут Бабинец возобновил законченный, казалось Леониду Витальевичу, разговор:

- Значит, так прямо, безо всякой задержки, и дали этому хлюсту из газетки от ворот поворот?

Леонид Витальевич кивнул.

- Нет, как все-таки у них язык поворачивается?! - вдруг начал он горячо. - Закрыв все школы, просить учителя засвидетельствовать расцвет культуры!.. Это все равно что…

- Знаете, нам надо с вами потолковать немного, - деловито прервал его Микола Львович. - Пожалуй, мы с Волей вас проводим. Ты как, Воля, даешь согласие?

Посреди двора, однако, Бабинец остановился и, убедившись, что никого поблизости нет, дальше не пошел.

- Нас, подпольщиков, в городе немного, не столько, сколько партизан в лесах, - проговорил он негромко. - Каждый на учете, каждый дорог.

«Я - подпольщик!..» - мелькнуло в голове у Воли. Еще ни разу, даже мысленно, он не называл себя так. И вот Бабинец без торжественности и не в похвалу - просто потому, что к слову пришлось, - назвал его подпольщиком…

Чувство гордости не проходило, не рассеивалось, и, ни на миг не забывая о том, что он подпольщик, о том, что скоро фашисты потерпят поражение, о том, что дома у них Гнедин, Воля слушал Миколу Львовича, который тем временем продолжал:

- …А вы!.. (Это относилось к Леониду Витальевичу.) Раз-два, со мной не посоветовавшись, в лицо фашистскому прислужнику выкладываете, что вы о его хозяевах думаете! И он, довольный, бежит небось к своему редактору или прямо в гестапо. И - нет вас!.. А вы бы еще пригодились, мы бы с вами… Понимаете хоть, что сделали?!

Воля тоже, как Бабинец, смотрел на Леонида Витальевича строго. И, хмурясь, ждал его оправданий.

- А что же мне, по-вашему, было делать? - осведомился Леонид Витальевич, сдерживая возмущение. - Дать требуемое интервью? Сообщить всему грамотному населению, что я приветствую фашистский порядок?..

- Повременить, - ответил Микола Львович. - А если невозможно было - что ж, дать интервью. Потом, после возвращения наших, я объяснил бы кому следует, чем вы занимались тут при оккупантах, обошлось бы без недоразумений. Или вы не верили, что наши вернутся?..

- Видите ли, я ни при каких обстоятельствах не дал бы такого интервью, - сказал Леонид Витальевич. - Я… - Он замолчал и с минуту часто, глубоко дышал приоткрытым ртом. Одышка прошла, и он заговорил снова: - Я много лет живу в этом городе, здесь есть люди, которые меня знают. Я не мог бы к ударам, которые уже обрушились на них, добавить от себя еще этот: создать у них впечатление, что я не тот, за кого они принимали меня долгие годы.

Ему стоило усилия закончить длинную фразу: опять началась одышка.

- А не преувеличиваете вы значение своей персоны? - поинтересовался Бабинец.

Леонид Витальевич отрицательно покачал головой и, сквозь муку торопясь выразить, что предположение Миколы Львовича даже забавно, улыбнулся приоткрытым, с шумом втягивающим воздух ртом…

- О нет! - проговорил он после паузы. - Можете мне поверить. Дело ведь совсем в другом, не в значении персоны. Речь идет о значении слов… - Леонид Витальевич перебил себя: - Позвольте мне сказать вам, как я горд тем, что благодаря вам был причастен к взрыву важного для немцев моста. Но участие в действиях такого рода - поймите меня! - не искупает, не… - Он приостановился, прищелкнул пальцами, ища слово.

- Ладно, что ж теперь, сделанного не изменить, - сказал Бабинец. - За вами, наверно, станут следить, сюда вам больше не надо приходить. Лучше всего было б переправить вас к партизанам, но сразу я не могу этого сделать. Переберитесь к знакомым каким-нибудь. На улицу - ни ногой. Погодя немного дайте о себе знать, вот к Воле кого-либо подошлите… - Бабинец ушел в дом.

Воля остался во дворе с Леонидом Витальевичем.

- Ветрено. Сыро. Промозгло, - сказал учитель, как бы одолевая одну за другой три крутых ступеньки. - А можно короче сказать: непогода. Странно, что нет еще существительного «нежизнь». Ну, надо идти…

Но он не ушел, а заговорил, мягко и внятно, о том, как опасно для человека - какова бы ни была его цель - заявлять во всеуслышание то, что противно его природе, несовместимо с самой его сущностью…