Андрей Хршановский - Синие горы

— Ты много ходишь, — наконец проговорил он. — Все видишь. Книжки много читал. Скажи: скоро нам балаган электричество сделают?

— Что, ручку вертеть надоело? — спросил Гром.

— Конечно, — невозмутимо ответил Виссарион. — Будущий год коров будет много, еще год — еще больше. Три сепаратора надо. Кто будет ручки крутить? Кто будет коров пасти? Электричество есть — включил, повернул — вжж… — готово. Получай сливки, делай масло. Ручки крутить машина может, — заключил он.

— Это трудно, — ответил я, представляя себе, как поведут сюда по кручам линию передачи. И тут же подумал, что не первый десяток лет хожу по горам, но в первый раз слышу, чтобы на верхних пастбищах, где, казалось, жизнь и работа чабанов идет так, как она шла сотни лет тому назад, вдруг появилась мысль об электричестве.

— Знаешь, Виссарион, раз это нужно, — будет и у вас электричество.

Мы должны были идти к Алмазному водопаду, о котором Гром мечтал еще в начале нашего путешествия. После Священного озера у художника оставался один-единственный чистый картон, на котором он и собирался изобразить водопад. Я остался в балагане и принялся перезаряжать фотоаппарат. Гром выбрался наружу — приводить в порядок промокшее содержимое своего этюдника. Виссарион тоже исчез.

Было спокойно, как бывает в доме, из которого все ушли на работу. Слышалось легкое тюканье топора. Это старик по-прежнему долбил свою кадушку. В приоткрытую дверь вливалось солнце и задувал ветерок, поднимая пепел в погасшем костре. Я провозился долго, и, когда вышел, ни художника, ни Виссариона вблизи не было.

Я присел возле старика и молча наблюдал за его работой. Глядя на его сухие коричневые руки со вздувшимися венами и крючковатыми пальцами, я понял: этот человек, работавший всю свою долгую жизнь, не может не работать и сейчас. Виссарион мне сказал, что дедушка Анхо был знаменитым чабаном. Он лучше всех знает, где надо пасти коров, где — овец или лошадей, и каждый раз весной уходит со всеми в горы, хотя дети, внуки и правнуки и просят его остаться дома. Ведь путь в горы нелегкий.

— Скажи, отец, — спросил я, — мальчик один пасет стадо, — это хорошо?

Старик поднял голову и посмотрел на противоположный склон ручья, где я разглядел белые штаны художника и черную фигуру Виссариона.

— Храбрый мальчик, горы знает — хорошо!

— Но ведь он мог погибнуть!

И я рассказал дедушке Анхо то, что мы видели вчера.

— Есть в горах один закон, — медленно, с раздумьем, будто вспоминая что-то, сказал старик. — Трусом быть — лучше погибнуть.

Мы говорили со стариком еще довольно долго. Солнце начало припекать — близился полдень. Я встал и пошел к художнику. Он рисовал. Удерживая около себя Авушту, Виссарион позировал. Эту задачу он, очевидно, понимал по-своему. Грудь его была выпячена, глаза вытаращены, и смотрел он ими не мигая, прямо перед собой.

Зато Авушта не придавал значения важности происходящего и все время порывался освободиться. Стараясь не изменять выражения своего окаменевшего лица, Виссарион ругался:

— Эа!.. Глупая животная! Стой смирно, как солдат на карауле. Картину испортишь.

Я заглянул в этюдник. Среди еще неопределенных белых, серых и зеленых пятен выделялось живое и лукавое лицо Виссариона. Я поразился: тот Виссарион, который стоял сейчас перед нами, гораздо меньше походил на себя, чем созданный художником.

Когда сеанс кончился, Виссарион отпустил Авушту, подошел к нам и долго стоял перед этюдником.

Гром ждал приговора своему произведению. Наконец Виссарион сокрушенно сказал:

— Сколько тысяч раз надо кистью мазать, чтобы такая картина получилась — ай-яй-яй!

Обиженный художник озадаченно посмотрел на меня и буркнул:

— Дело не в количестве.

— Конечно, — вежливо согласился Виссарион. — Ты сколько лет учился?

— Много, — ответил Гром. — Всю жизнь.

— Это я понимаю. Оч-чень сложная работа. Правильно? Машина не сделает?

Художник кивнул головой.

Я сказал Николаю:

— Это ведь твой последний картон. А как же водопад?

— «Водопад, водопад»! — рассердился он. — Человек все-таки лучше.

После обеда мы попрощались со всеми обитателями балагана и Авуштой и вышли в путь. Виссарион нас провожал. Через плечо у него висел на ремне мой подарок — подзорная труба. Время от времени он останавливался, чтобы посмотреть в нее, но уже не перевертывал, как раньше.

— Смотри, — кричал он мне. — Жаца молоко балаган несет! А тут посмотри: Аутка — рукой достать можно!