Видое Подгорец - Цветы на пепелище

Я и удивлялся, и радовался, однако сразу же понял, обладателем какого огромного богатства я стал. Мало того, я получил возможность пользоваться им по своему желанию.

Я перелистывал книги, стирал с их обложек пыль, а руки мои дрожали, словно я имел дело с тончайшим хрусталем, который в любую минуту мог упасть на пол и разбиться. «С какой же книги начать? Что читать в первую очередь?» — растерянно думал я. Все они были для меня новыми, все их я видел впервые в жизни.

Меня мало интересовало, как и когда они оказались здесь. Важным было лишь то, что я их нашел. И хотя их авторов, вероятно, уже давно не было на свете, для меня они оставались живыми. Ведь каждый писатель начинает жить с той минуты, когда его произведение окажется в руках читателя. В отдельных найденных мною книгах были портреты великанов мысли, которых человечество не забыло и через сотни лет. Их лица — одни строгие и задумчивые, другие улыбающиеся, третьи чем-то озабоченные, четвертые с длинными, белыми, как у святых, бородами — пристально смотрели на меня.

Через мои руки проходили «Приключения Гекльберри Финна», «Том Сойер», «Путешествия Гулливера», «Маугли», «Лунный камень», «Айвенго», «Робинзон Крузо», толстые романы Жюля Верна и многие другие произведения. И каждое из них заключало в себе новый, еще не открытый мною мир; каждое было подлинным праздником для моей жаждущей души. Но хватит ли у меня времени, чтобы все их прочесть, — эта мысль беспокоила меня больше всего, и я стремился поскорей погрузиться в них, чтобы черпать горстями из этой сокровищницы.

Я поставил у окна маленький ящик, взял какую-то книгу, сел так, чтобы луч света падал на ее страницы, и принялся читать. Это были лучшие часы моей юности. Уже значительно позже я понял, что еще там, в маленькой забытой библиотеке, я на всю жизнь заболел неизлечимой болезнью, называемой любовью к литературе.

В полном одиночестве, как какой-нибудь отшельник, но довольный и счастливый тем, что отделился от мира со всеми его ловушками и капканами, я сидел в тиши библиотеки у тусклого грязного окошка и читал, читал, читал. Мое добровольное заточение продолжалось недели, месяцы. Я жадно проглатывал том за томом, словно боясь, что они могут вдруг исчезнуть. Никогда еще ни до, ни после этого чтение не доставляло мне такого наслаждения. Я забыл обо всем на свете, книги приковали меня к себе.

Прежде чем проникнуть в библиотеку, я принимал все меры предосторожности, чтобы никто меня не заметил, не проник в мой тайный мир, не овладел моим единственным богатством. Может быть, кто-нибудь из вас, читающих эти строки, назовет меня эгоистом? Но это не так. Последующие события подтвердили, что я был прав, скрывая от всех мою находку. Однако, что бы вы ни думали, к какому бы выводу ни пришли, я остаюсь при своем мнении: каждый человек имеет право на что-то личное, сокровенное, имеет право на собственный, скрытый от посторонних глаз уголок, где он может уединиться со своей радостью, со своей печалью, где он может мечтать о чем-то лучшем и светлом, особенно в такие минуты, когда у него тяжело на душе.

Мне не мешал ни застоявшийся воздух, ни тяжелый запах плесени, ни плохое освещение. Напротив, все это делало мое пребывание в библиотеке еще интереснее и романтичнее. Это была первая, хотя и не совсем сознательная, «жертва», принесенная мною на алтарь искусства, ради которого я лишал себя многих других удовольствий.

Из библиотеки я выходил с одеревеневшими руками и ногами и слезящимися от усталости глазами только под вечер, когда в ней становилось совсем темно. Выходил как вор, с недочитанной книгой под мышкой. Я не мог, не хотел отложить ее на завтра, нет, я должен был дочитать ее в тот же вечер, а для этого надо было искать какое-нибудь светлое помещение.

Мое ежедневное многочасовое отсутствие не осталось незамеченным и учениками, и воспитателями.

— Едва кончаются занятия, — говорили мне товарищи, — как ты куда-то исчезаешь до самого вечера. Ведь ты приходишь только спать.

Кое-кто замечал книги, которые я постоянно таскал с собой, и начинал меня высмеивать:

— Оставьте его, разве вы не видите, что он всерьез занялся наукой. Даже в постели читает… Молодец парень, он будет настоящим народным просветителем.

Я не обращал внимания на их насмешки, но иногда ловил на себе пристальный взгляд учителя литературы, и, хотя он никогда ничего мне не говорил, я тотчас опускал глаза, Прошлогодняя история с «вампирами» все еще жила в моей памяти, я все еще чувствовал свою вину и ждал, что и он когда-нибудь напомнит мне о ней, хотя он и не производил впечатление человека злопамятного и мстительного.