Анастасия Перфильева - Помпа

— Тридцать минут. До полного охлаждения.

Баба Катя проковыляла к калитке. Внимательно следила, как трое идут по дороге к автобусной остановке.

В саду и на огороде было тихо — помпа молчала. Неистово щебетали в черешнях, абрикосах и сливах обжоры скворцы. Шурец, словно солнце и не палило вовсю, подбрасывал босой ступнёй сам в себя камень, ловил его, кидал снова и распевал лихую бессмысленную песню:

— Уй-уй-уй!.. — простонала Галюха. — Наделала ты делов…

— А что? Ничего особенного.

— Мама с батей отродясь комнат чужим не сдавали! И задаток приняла?

— Как — задаток? Какой? Зачем?

— Деньги брала?

Девочки сидели на громадной куче свежесрезанных веток шелковицы, привезённых грузовиком и сваленных под навес возле сарая с червями — тутовым шелкопрядом, на которых «бросили» Галю. Червями гусениц шелкопряда и Изюмовке называли для краткости.

— Брала, спрашиваю, деньги, горе моё?

Сильной смуглой рукой Галя привычно и быстро отбирала ветки, а сама глаза-черносливины таращила на Юльку всё больше.

— Она сказала: «Цена меня не интересует». Можно даже хоть… сто рублей запросить. Подумаешь! Говорила: «Мне здесь очень, очень нравится…»

— С ума сошла! Кто ж такие деньги за комнату дерет?

— Я не деру, она сама предлагает! Ну, восемьдесят пять. Хотя бы помпу окупить — понимаешь? Водой же будет пользоваться?

— С ума сошла! Водой пользоваться… Какую же комнату показывала? Боковушку? Залу?

— Просто дом показала и всё. Мою прекрасно можно отдать! А я с тобой на раскладушке, на сеннике… Где угодно!

— А когда переехать сулилась?

— Сказала, на той неделе.

— Уй-уй-уй!.. — снова застонала Галюха.

Юлька молчала. Даже отсюда, из-под навеса, было слышно, как за стенкой шуршат черви. Обедают. Лопают эту самую шелковицу, будь они неладны. Шесть суток подряд лопают, сутки спят… Тёплый, парной воздух струился из приоткрытой двери, черви жили в чудовищной жаре и влажности.

Галя подцепила большую охапку веток. Глядя из-за них на Юльку, прошептала:

— Ступай, я ещё не скоро. Покормлю — за свежими ветками поедем. Чего ж теперь делать? У Жанны, может, спросить? Она одна в двух комнатах возле медпункта живёт. Чи у бабушки Авдотьи?

— Зачем это у Жанны? Вот ещё! И потом, она ведь ХУДОЖНИЦА. Всех же нас перерисует! Меня сразу, мой личный портрет сделала. Моментальный набросок. Представляешь? Петра, например, цветными краска-ми в очках возле мотоцикла! Или нас с тобой… В обнимку! Дядю Федю и тётей Дусей. Бабу Катю.

— Дядя Федя с тётей Дусей тебя разрисуют…

Зелёные ветки с Галюхой внутри исчезли за дверью. Юльки брезгливо съёжилась: к её ноге по земляному полу подбирался противный белый, в зазубринках, червяк, вроде голой гусеницы. Он выгибался, складывался.

— Топнуть ногой, раздавить его…

— Да ты что? Нельзя! — Галя высунулась, бережно подцепила червя веткой, утащила в сарай.

Так же брезгливо кривя губы, Юлька встала.

С минуту смотрела на ползавших за остеклённой стеной по листьям и между ними безобразных гусениц — некоторые уже заматывались в коконы — и вышла на солнце.

Вот тебе и награда за старание! Думала — удивит Галю. Думала — похвалу от дяди с тёткой заработает. Пользу ведь хотела принести! Сама согласна спать хоть в сарае. Пётр спит же на раскладушке под вишней? И она может, например, под орехом. Даже очень хорошо! Ночи тёплые. Чёрное звёздное небо. Всходит бледный таинственный лунный серп… Юлька, Юлька, сумасбродка ты бестолковая! Что натворила?

Полчаса назад всё было как будто превосходно. Юлька командовала помпой, Шуркой, приезжими москвичками, домом — целым миром.

А сейчас, сумрачная, еле плелась пыльной дорогой. Вошла в сад, где ждал Шурец с поливкой. Да провались она сквозь землю, эта поливка! Куда как интересно — льёшь и льёшь без конца воду из грязного, тяжёлом, скользит шланга под ненасытные перцы с огурцами, ворочаешься по колено в грязи.

А зачем? Дли иго, что ли, приезжала? Хорош курорт!..

Всё-таки, взглянув на часы Петра, уютно и прочно обнимавшие руку, Юлька опомнилась. Хозяйственно окликнула Шурца, беззастенчиво валявшегося на раскладушке под старой вишней:

— Перерыв окончен. Начинаем, — и пошла деловой, скрывавшей замешательство походочкой снова включать свою знаменитую помпу.

Да, помпа очень быстро стала если не знаменитой, то известной уже почти всем соседям Лукьяненок!