Жоржи Амаду - Где пальмы стоят на страже...

Следуя старинному обычаю, передаваемому из поколения в поколение, старенький замусоленный святой получал каждый год в один и тот же день, предназначенный ему календарем, искренние знаки внимания, доверия и любви в виде букета ирисов, разливавших аромат у его ног, и свечи, горящей и оплывающей над его головой…

Трое детишек, внезапно ощутив, что они одни и свободны от какого-либо взрослого вторжения, порешили между собою произвести подробное обследование домашней молельни, двери которой сегодня — только сегодня! — были так гостеприимно для них открыты. Жоржи, старший, был инициатором плана и руководил операцией. Жоржи был не малыш какой-нибудь, а сознательный человек пяти лет, самой природой избранный в грозные атаманы банды. Неистощимый изобретатель проказ, бесстрашный нарушитель порядка, раздающий щедрой и сильной рукой трофеи и затрещины, Жоржи был чтим восторженно и слепо.

Он храбро подтащил к шкапчику, на котором стоял кивот со святыми, стул; взгромоздил на него Жоаозиньо, мелкий возраст которого, насчитывающий три года, мешал ему без поддержки заниматься такого рода высшим пилотажем…

— Теперь ты! — отдал он команду, обращаясь к сестренке и великодушно протягивая ей руку помощи. Выполнив, таким образом, обязанности атамана и покровителя, Жоржи, в свою очередь, вскарабкался на стул, поместясь за двумя подчиненными.

И все трое — в восхищении — занялись обследованием святых жителей молельни.

Был там святой Петр, с глазами, полными раскаяния в том, что отрекся от божественного учителя, и смутно глядящими в потолок. В руке он держал золотой ключ, коим отпираются для избранных душ врата вечного блаженства, а у ног его сидел традиционный петух, довольно неискусно вырезанный из дерева, раскинув крылья, правое короче левого, вытянув шею, по длине подобающую скорее аисту, чем петуху, и прислонив к голубой тунике святого свой почти квадратный гребень.

Напротив святого Петра, с белым барашком у ног, засученных по колени, и с румяным моложавым лицом, святой Иоанн опирался левой рукой на длинную кривую своего пастушьего посоха, протянув вперед правую в величии благословения или проповеди.

Святой Франциск, в своей длиннополой черной рясе, являл вид тихого смирения, со взглядом, опущенным долу, и с лицом, обрамленным небывалого размера бородой свинцового цвета.

Заключала коллекцию маленьких святых изящная фигурка мадонны, несчастной матери с глазами, полными слез и обращенными к небу, с молитвенно сложенными руками и с символическим мечом, воткнутым в грудь по самую рукоятку.

Первое, что привлекло внимание младшего брата, был барашек святого Иоанна.

— Животный! — сказал он, указывая пальчиком.

— Не животный, — поправил Жоржи, — а баран.

— Кусается?

— Нет, — разъяснил старший брат, — только бодается.

— Но у него рог нет, — вставила Виви.

Жоржи не понравилось это вмешательство, посягающее на его авторитет знатока животного мира. Он оборвал:

— Дура! Бодается головой.

— Боюсь… — сказал Жоаозиньо.

— Он не по правде баран, — заверил Жоржи, — не вредный. Вот гляди…

Схватил за загривок барашка святого Иоанна и потянул. Слабый гипс не выдержал и треснул: голова обезглавленного барашка осталась в руке у Жоржи, независимая от тела.

— Что ж нам теперь будет? — испугалась Виви. — Я говорила…

Виви, заметьте, ничего не говорила по данному поводу.

Жоржи, однако, был человек храбрый и решительный; он быстро сунул в карман отторженную часть барана, заметив:

— Неважно, я спрячу. Все — молчок. Идет?

Мало озабоченный этим, в общем-то частым и тривиальным, происшествием — поломка предмета, Жоаозиньо уже перевел свой пристальный взгляд на петуха, примостившегося у ног святого Петра.

— Это кто? — спросил он, не узнав так художественно выполненную фигуру.

— Курица, — объяснил Жоржи.

— Хочу курицу! — объявил Жоаозиньо.

— Нет, — заступилась Виви, — это святого курица.

— А я хочу!

Жоржи был великодушен: оторвал петуха святого Петра и подарил брату — правда, с поломанными лапками и без гребня, оставшегося приклеенным к голубой тунике святого.

Виви между тем разглядывала фигурку мадонны, но чьему лицу, полинявшему — видно, от горя, — текли кровавые слезы; и, расстроганная, спросила:

— А чего она плачет, а?

Жоржи сразу же дал разъяснение:

— Ты разве не видишь, что у ней в груди ножик воткнут?

— Бедняжка! — прошептала Виви. — Надо выдернуть.