Жоржи Амаду - Где пальмы стоят на страже...

«Да примет ли хозяин?»

А если вернуться и предложить вступить с ним в долю? Машина ехала теперь по гладкому асфальту улицы, на которой расположились красивые, утопавшие в зелени особняки квартала Жардим Америка… Старый Маструччо хотел прибавить два кресла в салоне и нанять еще чистильщиков. Можно бы взять эти два кресла на себя, войти в пай. Так он станет наполовину хозяином…

Он ехал по кварталу Жардим Америка. Машина скользила по гладкому асфальту мягче, чем суконка по начищенному ботинку Шелковой Рубахи. И как этот мерзкий тип нажил такое богатство? В первый раз в жизни Беппино почувствовал ненависть к бывшему клиенту. Раньше он был почти влюблен в него, ловил каждое его слово. Но теперь воспоминание о ровном голосе, снисходительной улыбке и размеренных жестах Шелковой Рубахи было для него оскорбительно. Прочное богатство Шелковой Рубахи находилось в противоречии с шаткостью его внезапного обогащения. Сейчас он сидел, утопая в мягких подушках шикарного «бьюика»: скоро он пойдет пешком. Деньги кончались. Оставалась мелочь. На одно такси истрачено… Лучше не считать. И то сказать, надо было брать такси по часам и отпускать почаще… Он же, только когда видел, что на счетчике ужо черт знает сколько набило, вспоминал, что надо отпустить такси. А между тем у Шелковой Рубахи была своя машина, без всяких счетчиков, на всю жизнь. И тот еще каждый год менял ее на новейшую марку. И курил дорогие сигары. И одевался в роскошное платье. И если на соседнее кресло случайно садился, чтоб почистить сапоги, кто-нибудь знакомый, то разговору у них только и было, что про большие тысячи да про французских актерок. Это вот жизнь!.. Внезапное отчаяние охватило его. Он крикнул резко, как утопающий:

— Остановитесь!

Шофер резко затормозил.

— Сколько?

— Тридцать пять.

«Жулик, наверно», — подумал Беппино. Но уплатил, не сетуя. Такси уехало. Мальчик остался на тротуаре, растерянно глядя на красивые дома улицы, имени которой не знал. Где он? Это Жардим Америка или Вила Помпейя? Он не имел об этом никакого понятия. Он почувствовал себя, как на дне океана. Впервые он заметил, что один. Один-одинешенек в жизни. Со старухой-матерью у него мало общего. Братишки и сестренки маленькие. Настоящие его друзья это мальчишки из их салона, чистильщики. Луиджи, например. Стефано тоже, хоть он и постарше. Даже сам Маструччо, хозяин. Да какой он хозяин? Такой же рабочий человек, сорок лет сапоги чистил, пока этот малюсенький салончик открыл, и все его честолюбивые замыслы сводились к тому, чтоб прибавить еще одно кресло и взять в ученики своего внука:

— Ты как думать? Парень — не дура! Каждый воскресенье брать ящик и сидеть на угол и делает работа! Будет первая чистильщик!

…Он бесцельно бродил по улицам, не зная, углубляется ли он в центральные районы или удаляется к окраинам. Вдруг перед ним остановилась длинная, блестящая, бежевая машина. За рулем сидела девушка в светлом костюме.

Беппино показалось, что ему дали пощечину. Он, мужчина, идет пешком, а она, девчонка, правит машиной! Добро бы, настоящий шофер… С раннего детства вызывали в нем возмущение эти девчонки из высшего общества, элегантные эти бездельницы, которые проезжали по улице в шикарных машинах, отымая у мужчин законное их место за рулем. Он оглянулся по сторонам — не проедет ли свободное такси. Хотел остановить одно. Занято. Шофер и не взглянул в его сторону. Неподалёку была стоянка. Он подошел. Выбрал лучшую машину. Открыл дверцу. Сел.

— Куда поедем?

— Всё равно. По часам.

Шофер посмотрел на него с тем обидным удивлением, какое преследовало его со вчерашнего вечера.

— Везите. Я заплачу! Не беспокойтесь!

— По этому кварталу?

— По Жардим Америка.

— Дак мы тут и стоим.

— Я хотел сказать по Вила Помпейя. Можете ехать медленно…

Они проехали по улице Авенида Агуа Бранка, свернули к Вила Помпейя, потом смешались с потоком машин залитого огнями, по-вечернему оживленного, фешенебельного проспекта Авенида Бразил.

Он позвонил в магазин к дяде Жануарио, по соседству с домом, и просил передать доне Ассунте, чтоб не ждала. Сказать, что он опять у Луиджи ночует. Там сестренка хорошенькая. Дона Ассунта знает, что она немножко нравится сыну, так что не удивится.

Он снова очутился на проспекте Сан-Жуан. Упорно и свирепо возвращалось давящее чувство одиночества. Никогда еще Беппино не чувствовал себя таким одиноким, таким вычеркнутым из жизни. Мужчины двигались мимо, женщины двигались мимо, машины двигались мимо. Огни, голоса, гудки. А он — один. О, если бы услышать знакомый голос, встретить друга! Кого-нибудь, с кем можно поделиться чувствами и последними монетами, звеневшими в кармане.