Жоржи Амаду - Где пальмы стоят на страже...

Зажав курицу под мышкой, покупатель, довольный, вернулся к себе.

— Инасия! Смотри-ка, что я купил!

Жена хранила выражение недовольства, скрытое в каждой морщинке. Она не отозвалась.

— Смотри, какие глаза! Черные-черные… Говорю, понравилась она мне, ну и купил. Вот увидишь, добрая будет курица.

— Да ладно!

Во дворе, почувствовав вернувшуюся к ней свободу, курочка пошевелила лапками и начала торопливо клевать маисовые зерна, которые новый хозяин кидал ей в изобилии, видимо забавляясь.

Улица была окраинная, тихая, безлюдная. Вверх по холму город тянулся, полный деревьев днем и огней ночью. Возле домика росли питанги, под чьей тенью курам удобно было поклевывать и на чьих ветках можно было отдыхать.

Курочка не заметила большой разницы между теперешней своей жизнью и тою, что знала она раньше в далеком краю, где родилась. Очень, наверно, далеком. Она помнила смутно, как впихнули ее куда-то вместе с сердитыми, насупленными подругами. Ее схватили безо всяких церемоний, бросив в какой-то курятник на колесах, очень длинный и совсем не похожий на тот, где она доселе жила, без привычных насестов для сна и отдыха. Потом она услыхала откуда-то снаружи странный крик, режущий, пронзительный. Пейзаж за решеткой побежал мимо, в то время как курятник весь содрогался, подскакивая и грохоча, причем грохот шел откуда-то снизу. От времени до времени пейзаж останавливался. Но затем опять повторялся тот странный крик, и пейзаж снова проносился мимо. К вечеру пейзаж пропал, и мимо стали мелькать огни с промежутками. Такого фейерверка курочка еще отродясь не видала. Хотя она, по правде сказать, вообще никогда не видала фейерверка. До чего ж красиво, до чего ж красиво! Она задремала, в полугрезе, счастливая…

Пришел новый день, и пейзаж что-то слишком заторопился. Мучила жажда. И голод…

Но сейчас жизнь снова наладилась. Она не чувствовала тоски по родине. У нее было всё, что нужно для счастья; свобода и маис. Только вот петух несносно лез со своим знакомством. Вон он идет, элегантный, сильный, решительный. И опять направляется к ней. Красив, нет сомнения. Вот он опять уже здесь. Надоедливый тип — ко-ко-ко! — хлопает крыльями… Она пустилась наутек от непрошеного гостя. Отравляет существование… Впрочем, ведь не все в жизни праздник. И может быть, стоит присмотреться к этому франту?..

— Это лучшая курица, Инасия! Я таких еще не видал!

— Не понимаю, что в ней хорошего.

— Ты никогда ничего не понимаешь! Да ты взгляни только!

— Ах никогда ничего! Ну, спасибо!

— Прости, Инасия. Я не хотел обидеть. Но ты прекрасно знаешь, как мне мила эта курица, и нарочно всегда ее бранишь.

— Ты вот, и верно, ничего не понимаешь!

— Ну ладно, пусть так.

Услышав шелест насыпаемого зерна, курочка побежала защищать свою порцию от товарок, и глаза хозяина с нежностью остановились на ее ярко-белых перьях и изящной головке. И вдруг в глаза ему бросилось одно странное обстоятельство. Белушка — так назвали курочку — смотрела в землю и тыкала клювом наугад, почти всегда — мимо зерна. Клюнет, промахнется, опять клюнет, опять промахнется — и так без конца; волнуется, хлопочет, пока, наконец, не попадет в зернышко, да не в то, в какое целилась, а в другое, на довольно значительном расстоянии от первого.

Хозяин побежал за Белушкой, поймал ее на руки и внимательно осмотрел ее глаза. Слава богу, глаза как глаза — очень черные. Он опустил курочку на землю и подбросил ей еще пищи. Она продолжала клевать, всё так же нервно, хлопотливо и — мимо цели. Он сыпал еще и еще, чтоб курочка насытилась.

Но, истратив впустую целое решето маиса, он так и не понял, в чем дело: другие курицы склевывали зерно под самым Белушкиным клювом, беспомощно тыкавшимся в землю. В чем дело, господи? Может, кто из соседских шалунов угодил ей камнем в голову? Ну, дай срок, попадись только в руки… Но причина была страшнее: курочка слепла.

Бедняжка тоже не понимала, совершенно не понимала, что с ней творится. Куда девались светлые дни, когда она пряталась от солнца под ветвистым питанговым деревом, растущим во дворе? Солнце грело, правда, по-прежнему, но светить почему-то перестало. И стало как-то трудно различить, где же свет, а где тень…

И вот как-то раз на рассвете, когда все куры вставали с насеста, курочка тоже открыла глаза и ничего не увидела. Всё кругом было черно. А она, маленькая и беззащитная, сидела одна-одинешенька в этом черном кругу, затерянная в несуществующем мире, ибо мир вдруг исчез, и только она необъяснимо продолжала существовать в тени небытия. Она так и осталась сидеть на своем насесте, увядшим, притихшим комочком, почти не страдая, потому что чудесное ясновидение инстинкта не объяснило ей, что она жива и обязана жить дальше, вопреки тому, что окружающий мир погрузился во тьму.