Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

У старосты перехватило дыхание. Выпучив глаза и словно остерегаясь пинка в зад, он испуганно стал пятиться с косогора вниз.

— Уходи, сматывайся подобру-поздорову! — продолжала честить его тетушка Гильми. — Не то еще добавлю, и придется тебе в баню бежать, а то и вовсе паралик хватит!

Женщины, хоть и смеялись вначале до упаду, всерьез испугались за тетушку Гильми. А мама просто была в отчаянии.

— Ну и язык у тебя! — укоряла она соседку. — Уж больно ты круто взялась! Ведь сама знаешь, все начальники у него угощаются, все на его стороне. Вот объявит он, что ты царя ругала, и погонят тебя в Сибирь! Что делать-то будешь?

Тетушка Гильми никак не могла успокоиться и, сердито поглядывая в ту сторону, где скрылись старики, одергивала рукава жакета.

— Да, погонят, как бы не так! А то мало там, в Сибири, каторжан! Одной меня не хватает! Чтоб я эдакое поруганье стерпела?..

Поднявшись на гору, мы оглянулись назад. От шумного веселья и следа не осталось, на лугу было пусто.

— Э-эх, — вздохнула мама, — всю-то нам радость отравили!

— Чтоб провалиться им! — сказала тетушка Гильми. — Кровь людям портят, баламуты… Ладно еще, парни гармошку успели унести. Слышите, не они ли?

И верно, за речкой, словно в утешение всем, заиграла гармонь.

Выбежали мы как-то на улицу и запрыгали, заскакали от радости: в деревню к нам аршинники с красным товаром приехали! Они распрягли лошадей на майдане напротив мечети и уже суетились вокруг телег, поклажу разбирали. Мы побежали к ним всей гурьбой.

Вот один из торговцев, черноусый дядька в ичигах с кяушами, встал посреди улицы и крикнул:

— Ахме́т, Ахмет!..

Ахмета как раз с нами не было.

— Где же Ахмет, мальцы? — обратился к нам усатый, не дождавшись Ахмета.

— Тургаевского Ахмета спрашивает, — зашептались мальчики постарше. — Они каждое лето в зазывалы его берут.

— Ничего, зато нынче не будет зазывать!

— Где все-таки Ахмет? — повторил вопрос тот человек. — Что молчите? Языки проглотили?

Мальчики сделали вид, что не знают, про кого у них спрашивают.

— У нас Ахметов с полдесятка наберется, — ответил Нимджан, самый брехливый мальчишка. — И в верхнем конце деревни и в нижнем… Ты, дядь, про какого Ахмета спрашиваешь?

— Про того, у которого голос славный, поет он хорошо. Вот запамятовал, чей же он сын!

— У нас в деревне не токмо Ахметы, куры все поют!

— Не болтай зря! Знаешь ведь, о ком говорю!

— Тургаевых, что ли, Ахмет-то?

— Он самый, точно! Как же вам его не знать?

— А-а-а… Так он в Утары́, в гости поехал.

Мы не выдержали, прыснули. Торговец же очень расстроился.

— Ах, чтоб ему пусто было! — пробормотал он и, обтерев лицо платком, поманил нас пальцем к себе.

Мы, словно птичья стайка, кидающаяся к кормушке с зерном, спеша и толкаясь, обступили дядьку. Он внимательно оглядел всех, кого по пузу хлопнул, кого по спине. С нами, маленькими, разделался быстро. «Мал, не годишься!», «Цыпленок еще!» — говорил он и, щелкнув по затылку, спроваживал в сторону. А старших испытывал на голос. Подходящим оказался Ахун, голубоглазый, носатый и пестрый от веснушек малый. Но не повезло ему. Только было дядька собрался посадить его на лошадь, как, запыхавшись, примчался сам Ахмет! Аршинник погрозил нам пальцем и, прогнав Ахуна, посадил на гнедую кобылицу Ахмета.

Ахмет пустил лошадь шагом и крикнул на всю улицу:

— Красного товару привезли, аршинного товару! Спешите на майдан за товаром!..

Мы толпой следовали за Ахметом. Не было меры, не было предела зависти, охватившей нас в тот момент. Ведь проехать по деревне верхом на замечательной гнедой, вдобавок с колокольчиком, — это целый праздник! Слышат люди твой голос, выбегают на улицу и узнают тебя…

Главное, зазываешь-то не даром, деньги за это платят. В воображении мы все видели себя на месте Ахмета, и каждый думал, что в другой-то раз выберут именно его.

Ахмет медленно ехал впереди и время от времени призывал хозяек поспешить за аршинным товаром. Но вот он добрался до нижнего конца деревни, где его уже не увидят с майдана, и вдруг запел: