Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

Обегав вдоль и поперек весь майдан, мы остановились возле скакунов, нетерпеливо бивших землю копытами. Здесь полно хлопот и забот. Мальчишки, которым предстояло ехать на скакунах, поснимали обувку, чтоб весу лишнего не иметь, в одних чулках остались, чтобы в уши не надуло, повязались платками. Хозяева лошадей, кажется, вовсе потеряли покой — то уздечки на них подправят, то по холке погладят, тревожатся.

Чуть в сторонке сидят на корточках старики, ждут, когда скачки начнутся. У них — своя беседа.

— Откуда нынче коней-то запускать будут? — интересуется один. — От Нурмы или Мунчалковой опушки?

— Скажешь тоже, с Мунчалковой опушки! Это что тебе, козлиные скачки? Ты гляди, тут же настоящие аргамаки есть! Один гнедой Нимджа́на чего стоит!

— Ай-хай, Нимджанов-то гнедой как подобрался. Потоньшал! И живот подтянуло!

— Зато в груди просторен, дых у него вольный! Животом подборист, а в груди широк!

— В достатке ведь дело. В хлебушке. Ты голову ломаешь, как бы концы с концами свести, а Нимджан небось за зиму сколько овса да сколько хлеба жеребцу скормил!

— Ове-ос… Иного коня не токмо овсом — халвой корми, все одно толку не будет. Сказал бы, порода хороша, кровей, мол, настоящих, — это другое дело.

— Да, бывают такие легкокостные, ну прямо на крыльях летят!

Опять те же таинственные крылья. Позабыв обо всем, мы подбираемся ближе к скакунам и ощупываем взглядом их плечи, спины…

В середину майдана важно прошел староста. Он в черном легком бешмете, в ичи́гах с кяу́шами [11] Ичи́ги с кяу́шами — сапоги из мягкой кожи на тонкой, мягкой подошве, на которые надевают кожаные калоши — кяуши — с укороченным задником. . На груди у него большая медная бляха. Ни саляма никому не сказал, ни доброго взгляда не кинул, только дядю Гибаша, затеявшего борьбу подростков, знаком подозвал к себе.

— Не подлезай под грудь, не плутуй! — шумнул дядя Гибаш на кого-то из ребят и, поддав по заду парнишке, который подставил ногу противнику, подошел к старосте.

— Хватит с ребятней возиться! — сказал староста, почесывая жидкую бороденку. — Выкликай борцов!

— Так ведь всему свой черед! Сперва мальцы, потом старшие, — ответил дядя Гибаш, но тотчас же принялся наводить порядок. — Назад, подай назад! — Он шел по кругу, слегка ударяя палкой по ногам усевшихся впереди людей. — Не видите, что ль, до самой середки доперли! А ты что истуканом встал? Тебе говорят — отходи назад!

Пока мы бегали туда-сюда, пробивались в круг, началась настоящая борьба. Все-таки, потолкавшись, потыркавшись, мы пролезли в такое место, откуда можно было углядеть и широкие спины борцов и багровые от натуги их лица.

— Хайт! — вскрикнул вдруг кто-то из борцов.

В воздухе качнулись ноги, а в следующее мгновение обладатель этих ног хлопнулся на землю.

— Готов, готов! — раздались голоса. — Здорово его положил айбанец, молодчина!

Айбанец, выпятив грудь, ходил по кругу и спесиво поглядывал на толпу, ожидая следующего борца.

Долго ждать его не заставили. На майдане появился приземистый, плечистый парень. Желтая рубаха на нем была нараспашку, и руки висели длинные, вроде бы даже ниже колен.

— Качинский джигит, из Ка́чи!

— Ну, этот обломает хребет айбанцу!

— Ха! Еще бы не обломать! — прогундосил Сарни́к Галимджа́н. — Он же крючник! Ему что, он двадцать пудов играючи носит.

Сидевший у самого круга близкий мой родич Мухамметджан-джизни́ [12] Джизни́ — муж сестры или другой родственницы. —«солдат» по прозвищу, — обернулся к Сарнику, бросил через плечо:

— Прибавь малость! Я сам видел, как он куль в двадцать пять пудов ворочает!

— Ну, готов, стало быть, айбанец! Мешок-то он захватил — кости собрать?

Посмеялись, пошумели… Борцы между тем схватились не на шутку. Народ заволновался, по рядам то и дело прокатывался гул. Боясь упустить момент, когда один из борцов отрывает противника от земли и перекидывает через себя, каждый старался протиснуться вперед. Мы тоже смотрели во все глаза, но все равно проглядели. Вдруг толпа качнулась, ахнула, а борец из Айбана уже лежал где-то на дальнем краю.

Неторопливой, развалистой походкой крючник отошел в сторону и присел на корточки.

Кто-то даже языком прищелкнул:

— Ох, и здоров, прах его возьми! На шею гляньте! Гляньте на руки! Как ляжки толстые!

— Ха, еще бы не толстые! — хохотнул Сарник. — Думаешь, он мало бараньих туш за весну прикончил? — И, почесав красную, как медь, голову, добавил: — Мы бы тоже не отказались, да кто их знает, в каких стадах наши овцы бродят.