Александр Яковлев - Сказки моей жизни

— Не то удивления достойно, что лампа сейчас горит, а то, как зажигали ее. Ну скажи, пожалуйста, в один момент все лампы загорелись по всему двору. Вот мигнуть не успел — ан все горят. Премудрость! — И, почему-то понизив голос, добавил: — И дешевле керосину. Право. Сам хозяин говорит, дешевле.

— Да оно и правильно. Купец свое разве упустит? Им подавай, чтобы дешево было.

— В один момент везде свет.

На другой день засветло мы были у масленки. Нам хотелось посмотреть, как это в один момент засветятся все лампы. И не только нам хотелось посмотреть, но и взрослым. Большая толпа уже собралась у ворот. Стало смеркаться. Вдруг все окна масленки осветились разом: загорелись новые лампочки.

Все напряженно, не спуская глаз, смотрели на лампочку, что была над воротами. Вот свет вспыхнул, засветился ровно, ярко и над воротами и по всему двору. Толпа ахнула и заговорила возбужденно:

— И не мигнул! Гляди, и не мигнул!

— Раздувать не надо. Сразу.

В этот вечер к Малинычеву опять приезжали гости смотреть электричество. Мы видели — нарядной толпой гости вышли на крыльцо. Электричество много раз тушили и зажигали снова. Это было чудесное, невиданное зрелище. Как перо жар-птицы: «Развернул Иван тряпицу, в тряпице что-то блеснуло, и вдруг весь двор ярко осветился…»

Так я впервые увидел это чудо.

Много лет спустя, живя в большом городе, я любил, когда на улицах разом зажигались сотни уличных огромных фонарей. Вот сумерки, полутьма. Дома стоят серые, в полутьме угрюмые. И в момент вспыхнут сотни белых чудесных солнц, повиснут гирляндами вдоль улиц и зальют все кругом ярким светом. Фасады домов повеселеют, лица людей станут ясными, будто весь мир разом приукрасится.

Я приду к себе в комнату — лампочка маленькая на столе. Поверну выключатель, и у меня светло, как днем.

Перо волшебной жар-птицы теперь у меня на столе.

В детстве мне случалось бывать в глухих деревнях: под Саратовом. Я помню низенькие избы с черными от копоти стенами и потолком, помню широкие печи без труб. По утрам, когда затапливали печь, дым валил прямо в избу, густо умещался сперва под потолком, потом спускался ниже, до стола и лавок. Мы, ребята, ложились на пол, чтобы не задохнуться. Дым ел глаза, и мы, смеясь, плакали. А женщины метались в дыму, как страшные видения.

Время от времени дверь в избу отворяли. Тогда холодный воздух клубами врывался в избу, а дым выходил наружу. Когда становилось легко дышать и воздух очищался, дверь снова затворяли, и изба опять наполнялась дымом.

Помню, у всех болели головы, першило в горле, слезились глаза. Весь день в избе стоял запах дыма и угара.

О-о, какая была мука!

Но в этих избах уже была керосиновая лампочка-коптюлька. Маленькая, с резким запахом керосина, но все же лампочка. Лучины я не помню.

Теперь на улицах иногда поют песенку:

А кто это знает, как «горит в избе лучинушка»? Вот мне отец рассказывал, как жили при лучине.

— Бывало, пойдем в лес, выберем сухую сосну, напилим плах, нащиплем лучин гору целую. Как вечер — зажигаем лучину, вставляем в светец, она и горит. Дым от нее, искры, а свет такой неверный. Минуту прогорит, глядь, надо вставлять другую лучину. Так бесперечь и меняем. Искры и угольки падают в ушат с водой, что как раз под светцом. А чуть не доглядишь — пожар. Беда была с этой лучиной!

И в таких избах — закопченных, с лучиной — немудрено, что люди мечтали о дворцах, где ярь-свет идет от пера жар-птицы.

И я мечтал в детстве увидеть такой дворец.

Уже взрослым я попал в столицу. Каменные мостовые, каменные многоэтажные дома, бульвары и площади с фонтанами, трамваи, фонари, похожие на солнце, — они показались мне сказкой.

Я жил на шестом этаже в маленькой, скромной комнате. Но эта скромная комната была именно той сказочной комнатой, о которой я мечтал в детстве. Вечерами стоило мне повернуть выключатель, и моя комната заливалась ярким электрическим светом. Ни дыма, ни угара, ни запаха.