Альберт Цессарский - Пробуждение

Мне кажется, я пробуждаюсь. Как будто из тумана выступает окружающий меня мир, лица людей, и все вокруг полно смысла… Какой простор!

Маркс пишет, что только в коллективе человек получает средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков, и, следовательно, только в коллективе возможна личная свобода. Как верно!

Нелепость думать, что личная свобода — это, значит, свобода от обязанностей! Личная свобода — это возможность жить полной мерой души. И я так живу сейчас здесь, в этой заваленной снегом, не отмеченной на карте Елани! А смысл жизни? Если коммунизм — это само движение жизни, то смысл жизни человека в том, чтобы уметь распознать это движение и заглянуть вперед. Василий Мефодьевич это умел. Для этого нужно много знать. И для этого стоит идти в институт. Именно для этого.

Еще только начало марта, еще дороги не рушатся, а в лесу уже все иначе. Сегодня бродила по участку, слышу: дятел! Здравствуй, миленький! Работаешь?

Николай Николаевич уже по субботам чуть свет уходит в тайгу со стульчиком, с ящичком.

На днях Семен Корнеевич вызвал меня в контору и, криво улыбаясь, сообщил, что меня и Петрушина приглашают в трест на совещание — доложить об опыте организации комплексной бригады. Петрушин приводит в порядок записи, сидит ночи напролет над своей тетрадкой. Днем пишем с ним доклад.

Да, неожиданно приехал Спицын! Петрушин притащил его к нам среди ночи. Мы уже спали. Вдруг слышу сквозь сон: в окно барабанная дробь. И задыхающийся голос Петрушина:

— Вставай! Спит!.. Кто приехал, погляди!

Я перепугалась, закуталась в одеяло, бросилась к окну. Господи, при луне на снегу Петрушин пляшет вокруг какого-то человека. Тот отмахивается, хохочет. Разбудили весь дом. Настасья Петровна носится, лохматая, заспанная, но очень довольная.

— Чо стоишь? Пои чаем!

И вот сидим за столом. Спицын похудел, сбрил усы — стал взрослее, хоть куда жених! Петрушин смотрит на него влюбленно, с таинственным видом нам подмигивает. Наконец не выдержал, как закричит:

— Молчит! Давай, давай доказательство!

И тут Спицын небрежно выкладывает на стол журнал, раскрытый на странице, где жирно напечатано: «Рабочий комбинезон конструкции М. В. Спицына». И фотография и чертежи.

Ему прислали из журнала извещение, что в начале сезона приедет от редакции корреспондент посмотреть комбинезон на практике. Просили организовать опытный участок. Спицын получил в тресте разрешение испытать комбинезон у нас. Приехал как победитель. В разговоре у него появилась какая-то новая манера: тянет слова, задумывается. Петрушина по плечу похлопывает, как старший. О Семене Корнеевиче ни слова. Хоть он и не говорит, но я вижу, он не только из-за петрушинской бригады, он из-за Семена Корнеевича приехал! Ему хочется расквитаться за прошлое, за унизительный тот разговор… И мне было неприятно, что в хорошее дело примешивается что-то мелкое, личное… Но я теперь стала мудрой: человека нужно воспринимать целиком, со всеми его высокими и малыми побуждениями, а не выдумывать себе несуществующих святых.

Он привез пять комбинезонов, подгоняем их по росту.

Летом Спицын собирается в город, поступать в медицинский. Просил передать тебе благодарность за программу.

А от Юры писем нет.

Ну что ж, ты угадала! И к чему мне притворяться? Я верю, ты никогда, никогда не скажешь ему этого. Наверно, это случилось очень давно. Но в первый раз я поняла и призналась самой себе в седьмом классе. Был урок физики. Юрку вызвали к доске. Он не знал урока. Но подсказывать было легко, ты же помнишь нашу рассеянную Августину. На ее уроках нередко отвечали в два голоса. Этим даже щеголяли. Юрке стали подсказывать. Но я увидела, как на лице его промелькнуло что-то такое, точно ему сделали больно… Он упрямо двинул плечом и громко сказал Августине: «Урока я не приготовил!» Она и не поняла сразу, переспросила, удивляясь. Он покраснел и раздельно и четко повторил и положил ей на стол дневник.

Видишь, детское воспоминание. Но оно так живо у меня! И когда я хочу себе представить его, вспоминаю это упрямое движение плечом.

Ты пишешь, что он свободен, что забыла его, что то была просто детская влюбленность, с которой ты распрощалась навсегда. Для чего ты мне это пишешь? Чтобы дать надежду? Неужели ты не понимаешь, если бы у меня была хоть миллионная доля надежды, я ни за что не написала бы тебе это письмо.