Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Сортируют Сидоровых: куда раньше идти. Ближе всех живет Сидоров Б. И. Идут. Находят. Звонят. «Вам кого? Это я Борис Иванович». Седой. Годится. «Простите, нет не партизанил, воевал на Ленинградском фронте, разрывал блокаду. Не гожусь?»

Второй Сидоров И. И. сидит в коляске с соской.

Третий Сидоров еще не пришел с работы.

Четвертый уехал в командировку. Нет, говорят соседи, он не воевал, он на оборонном заводе работал.

Шестого застали дома. В саду. Он был бородатый. Лежал по диагонали на раскладушке и играл на гитаре. Увидал гостей, сказал:

— Макулатуры нет.

Видит — не уходят, сказал:

— Металлолома нет.

А они опять стоят, примериваются: мог он быть в партизанах или не мог?

— Чего ж еще? — спросил он.

— Дяденька, товарищ Сидоров В. П., простите, пожалуйста, вы партизаном были?

— Был, — говорит. — Я вместе с Денисом Давыдовым в одна тысяча восемьсот двенадцатом году воевал с Бонапартом, видали в кино — четыре серии?

Вяч выступил вперед, надутый, как индюк:

— Мы не шутки шутим, мы ищем настоящих партизан Великой Отечественной войны, не той, которая с Наполеоном, а с фашистами.

Бородатый сел, отложил в сторону гитару.

— Понимаю, — согласился он. — Вы люди серьезные. Соратник Дениса Давыдова вас не устраивает. Ну, а в Великую Отечественную я воевать не успел, потому, что родился через много лет после того, как фашистов уже разбили. Дошло? Через левое плечо — и привет!

Поди разбери, что ему под бородой всего восемнадцать лет!

Решили: вечером Вяч наведается к тем, кто сейчас на работе, а Лесь пойдет к Бутенко А. Н. на улицу Папанина, дом 11.

Но в тот вечер Лесю пойти не пришлось, потому что…

Когда Лесь пришел, оказалось, что мама Аля уже дома. Она сидела на диване ссутулившись и пришивала пуговицу к Димкиным штанам. Из маленькой комнаты не раздавалось ни звука.

— Тебя сегодня пораньше отпустили? — обрадовался Лесь.

Она молча кивнула, склонилась и откусила нитку.

Почему она не поднимет головы, не улыбнется Лесю? Скучно на свете, если мама Аля не улыбается. Может, он что-нибудь сделал не так? Или опять попались на глаза два деревянных меча и крышка от большой кастрюли, превращенная в щит Дон Кихота? Он теперь не играет, но ведь жалко их выбрасывать. Нет, ничего не говорит про мечи.

— Знаешь, ма Аля, мы с Вячем разыскиваем партизан, которые воевали тут в горах. Мы хотим у них узнать про одного снайпера, по кличке Дед, знаешь, он спас Маленькую девочку… Его след совсем затерялся. И той девочки… А может, он живой. А может, ему надо помочь, может, он уже очень старый. Правда, ма Аля, нехорошо забывать хорошее, которое люди сделали для людей?

— Правда, — ответила она и еще ниже наклонила голову. — Только у некоторых людей память короткая.

Голос у нее был грустный. Чем бы ее порадовать? Он рассказал, что сегодня вымыл на восемь бутылок больше, чем всегда, и Жора Король объявил, что он мойщик первого класса! И что скоро у них в копилке наберется…

И вспомнил: а копилки-то нет.

Мама Аля уронила шитье, закрыла руками лицо и заплакала. Тоненькие плечи ее горестно вздрагивали.

Зачем только он ей напомнил про копилку?

Лесь бросился к ней, отвел ее руки, гладил мокрые щеки, стирал слезинки с ресниц.

— Ты мне и Димке самая нужная, необходимая, прекрасная моя мама Аля… — Он сел на пол и спрятал лицо у нее в коленях.

Ну зачем она так убивается из-за дурацкой глиняной кошки? Подумаешь, кошка! А деньги он еще заработает!

— Не живая она, а просто глиняная! — утешал Лесь.

— Кто… что… кто глиняная? — не понимая, сказала мама Аля.

— Кошка! Она…

— Лесь, Лесенька… — застонала мама Аля и зажала себе рот рукой, чтоб не заплакать громко. — Он уехал. Обманул нас.

Лесь встал, ногой толкнул дверь в соседнюю комнату.

На незастеленной постели — пустая обувная коробка. На полу — окурки. Стенной шкаф — настежь, нет пиджаков, нет желтого чемодана. На окне — бутылка из-под кефира.

— Ну и пусть уехал! Очень он нужен!

Он чувствовал громадное освобождение. Как хорошо! Они будут опять жить втроем.

— Дурачок, еще улыбаешься, — сказала мама Аля. — Ничего ты не понимаешь в жизни. Прекрасная Дульсинея… — горько произнесла она, и ее нежные губы дрогнули. — Дура, дура, уши развесила…

— Мама Аля! — крикнул Лесь, чтобы она не успела опять заплакать. — Он уехал, но ведь талант у тебя остался! Ты забыла! Он же его с собой не увез! Мама Аля, ты все равно станешь знаменитой артисткой…