Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

— Ой, — вскрикнула мама Аля, — камешек! Помоги, Лесик, — и постояла на одной ноге, пока Лесь вытряхивал ее босоножку.

— А знаешь, — оживленно говорил он, застегивая на ее ноге ремень, — нас с Вячем Антон на стапеля возил, на Судостроительный! Мы видели, как корабли строят. Только Антон не велит называть «корабли». Корабли только военные, а которые пассажирские, или торговые, или промысловые — это знаешь, ма Аля, всё «суда». Мы видели самый главный, большой, океанский сухогруз, его будут звать…

Опять она не дослушала, опять, как раньше. Даже такое важное. Сказала:

— Да ну? — и спросила: — А верно, я загорела? — и на ходу положила легкую руку ему на затылок. — Ну-ка, скажи, у тебя славно получалось: «Никогда прелестней дамы…» Забыла я дальше… — Она засмеялась нежными круглыми ямочками на щеках, милая его мама Аля, которая до поездки редко улыбалась.

И он засиял ей в ответ худеньким мальчишеским лицом, двумя конопушками на носу, синими, как у нее, глазами.

— «Никогда прелестней дамы не встречал я в Сегидилье!» — Закрутил воображаемый ус и счастливо выпалил: — Ма Аля, он приехал!

Мама Аля остановилась. Улыбка сошла с губ.

— Кто?..

— Дон Кихот! Ма Алечка, он к нам потому не зашел, что болен, я его в катере видал, в Сосновке.

Растерянно спросила:

— Господи, зачем ты туда попал?

— Я ж тебе объяснял: нас Антон-моторист возил! Мы по пути встретили Дон Кихота… то есть Полудина!

— Что он тебе сказал? Ты спросил, как он устроился?

— Да нет. Он меня не узнал. Я ведь очень вырос, у меня даже бицепсы…

— Не говори ерунды. — Тревога погасила смех в синих глазах, стерла добрые ямочки. — Болен! Что ж толком не узнал? Ему надо помочь… Сосновка… Где там его найдешь…

— Я знаю, знаю! — успокоил ее Лесь. — Морская, двадцать четыре! Он там без этого… — ему не удавалось поймать ускользавшее, чужое слово, — без комфорта…

Но мама Аля не успокоилась, она рассердилась:

— То — ничего не сказал, то — все знаешь. Семь пятниц на неделе. Да переложи баул, все ноги истолок…

Лесю обидно. Но не очень. Он привык. Когда мама Аля волнуется, слова из нее выскакивают обидные и несправедливые.

Лесь взял баул в другую руку, и молча они пошли на свою улицу.

Можно было не стараться, не убирать квартиру. Мама Аля даже не заметила, какую он навел к ее приезду ослепительную чистоту. Мама Аля металась по квартире, каблучки стучали, занавески на окнах раздувались. Лесь поворачивал ей вслед встревоженное лицо, не зная, как ей помочь.

Наконец, она села на диван.

— Все. Решила.

Вытряхнула из сумочки себе на колени бумажные рубли и монеты, пудреницу, расческу. Монеты раскатились по полу. Лесь подобрал их.

— Беги, сынок, в магазин. Купи молока, хлеба, мяса, творожка обязательно. И поедем за ним. Привезу его к нам. Такой талант! И болен, и живет кое-как.

Она взглянула в лицо сына. Он ничего не отвечал. Она вдруг подумала, что, наверно, она делает все не так, неправильно, и, может быть, сын это понимает. Погладила его по руке. Он сразу улыбнулся в ответ на ее летучую ласку.

— Ненадолго, Лесь, — сказала она, — пока получит путевку. А тогда сразу перейдет в санаторий. Правда, сынок? Только вот стол твой… — Она поглядела на сооружение Антона, которое было очень нужно Лесю. — Мы его на время вынесем. Тут для тебя раскладушку поставим, а я буду на диване. А он уж пусть живет в маленькой комнате. Там ему спокойней.

Лесь взял вязаную сумку, зажал деньги в кулаке. В дверях обернулся:

— Мама Аля, значит, мы не поедем на Ладонь-гору?

— Да нет, Лесь, ты же видишь, как дела поворачиваются, — твердо ответила мама Аля.

В Сосновку можно добираться не только морем, но и автобусом. Поехали автобусом. Недалеко, всего полчаса. Разыскали дом № 24 на Морской. На улице пахло кофе, в маленьком саду тоже. На террасе, завитой глициниями, сидел Полудин в красивом халате и варил кофе в электрической кофеварке.

Наверно, во времена Дон Кихота тоже были кофеварки, только не электрические.

— Здравствуйте, Ипполит Васильевич, — робко и радостно сказала мама Аля и остановилась у нижней ступеньки. А из-за ее спины на Полудина глядели, готовые вспыхнуть улыбкой, такие же синие, как у матери, глаза Леся. Они говорили: «Попробуй меня теперь не узнать!»

— A-а, о-о-о, какие гости… — зарокотал Ипполит Васильевич Полудни, делая округлый приветственный жест. — Один момент! — Он застыл над кофеваркой, выжидая, когда нужно выключить кофе, и Лесю показалось, что они с мамой Алей уже долго, целый час стоят у ступеньки.