Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

— А телеграмму-то вы дали?

— А как же! — ответила она живо. — Всякий раз из Мурманска подаю. — Призадумывается: — Вроде бы… — И вдруг смущенно улыбается всеми своими морщинами и светлыми прозрачными глазами: — А и правда, внучек, затормошилась, запамятовала!

— Так как же он мог прийти, ваш Коляша?

Они смотрят друг на друга и хохочут. Тащат чемодан.

— Недалечко тут, Некрасовская, тридцать семь. Мальвы у них цветут вдоль забора. Старший внук Гриша любитель цветов. А в разговоре у него виражи да скорости быстрей звука, не по моим мозгам. Летчик. Здесь в части служит.

Старуха шла ровным шагом, так ходят люди привычные. Лесь приспособился, не выгибался бедром, на ходу читал номера домов: 29, 31, теперь близко.

— А младший, Коляша, отпросился сюда к брату жить. Нынешний год у вас тут школу кончает. И мой сын, их отец, в ваши края на работу перевелся, вот только сейчас. Ну и я хвостом. Теперь уж мы все перебрались, у вас тут потеплей, поласковей…

— Тридцать третий, тридцать пятый, тридцать седьмой… — сказал Лесь.

Мальвы на высоких стеблях глядят на улицу через невысокий забор из ракушечника. Абрикосовое дерево растопырило ветки, повесило над улицей еще зеленые плоды. И нежно розовели созревшие ягоды черешни.

За резной чугунной калиткой на дорожке стоял человек в белом кителе и читал газету.

— Сынок! — позвала маленькая старуха.

Он поднял обритую голову.

— Мама! Мамочка! Да как же не предупредили! Никто не встретил!

— Я встретил бабушку, — сказал Лесь.

И увидел просиявшие благодарностью глаза. И сразу узнал бровь — наполовину черную, наполовину седую.

— Так мы ж с тобой знакомы! — обрадовался человек.

А маленькая бабушка стала рыться в кошельке.

Лесь сразу отступил на улицу. Как же, будет он брать деньги с такой старенькой! Помог, и все.

— А черешней имею я право угостить хорошего человека? — сказал ее сын. — Подставляй карманы!

Ну, черешня — дело другое. Приятно идти по улице, поплевывая косточками.

Лесь шел к Вячу.

Придет и скажет: «Давай, Колотыркин, придумаем настоящую работу». — «Давай!» — ответит Вяч. И они придумают.

За угол. В переулок. В гору. 83 ступени. Калитка приперта чурбаком, на котором они с Вячем отрабатывают настоящую моряцкую походку и отстукивают морзянку, тренируются, потому что чурбак звонкий. За калиткой Вяч поливает из лейки.

Лесь оттолкнул чурбак:

— Брось лейку, в жару ни один осел не поливает!

— Смотря чего поливать. Я, например, бумагу.

Лесь растерялся:

— Какую? Зачем?

— Макулатуру. Впитывает. Лейка вошла — значит, веса плюс восемь килограмм. Усёк?

Лесь не успел моргнуть, как это случилось. Он пихнул лейку, вода застучала по ее железному боку. Вяч лежал на земле и брыкался. Лесь сидел на нем верхом.

— Чего привязался? — Вяч тоже старался ткнуть кулаком побольнее. — Отпусти, говорят! Что ли, за макулатуру? Подумаешь, какой правильный! Сам чужой рубль зажал!

Отпустил. Вскочив, с болью, с ужасом взглянул Вячу в лицо: он же сам, сам уговаривал: «Ничей!» Закусил губу. За Колотыркина прячусь? А я? Сам я?..

Вяч перепугался, увидав его побелевшее лицо:

— Ты чего… Ты давай сюда, в тенек… Хочешь, кваску налью… Ты чего молчишь? Мымриков, постой!..

По улице в разные стороны шли люди. Наверно, некоторые удивлялись, почему этот мальчик заглядывает им в лица, словно стараясь узнать, почему смотрит им в руки и в прозрачные сумки.

Нет, никто не нес газет. Утренние газеты были давно прочитаны.

Наконец впереди себя Лесь увидал у женщины бумажный сверток. А вдруг это та газета? А вдруг это та женщина? Он нагнал ее и пошел рядом, пытаясь разглядеть число под измятым заголовком.

— Тебе чего, мальчик? — Она с подозрением переложила сверток в другую руку, подальше от него.

— Извините, пожалуйста, тетечка, у вас денег хватает? — неловко спросил он.

— А у тебя не хватает? — запальчиво переспросила она. — И конечно, на кино? Стыдно, между прочим, на улице клянчить…

Он хотел крикнуть ей вслед: «Наоборот, я отдать хочу!» — но обида перехватила горло. Постоял, насупившись, помолчал. Нет, не так надо спрашивать, иначе.

И увидал, что навстречу размеренно шагает старуха в толстых очках и на ходу читает газету. Он несмело шагнул ей наперерез:

— Извините, пожалуйста. Вы не забыли девяносто семь копеек?

Она очень удивилась, сдвинула очки на лоб: