Александр Неверов - Ташкент - город хлебный (с илл.)

Долго раздумывал Сережка, который взять. Щурил глаза, отвертывался, даже помолился тихонько:

- Дай бог, мне досталась!

- Скорее бери!

- Левый!

Мишка причмокнул.

- Дурачек ты маленько приходишься! Я всегда в правой держу…

Вытащил Сережка гайку проигранную, еще больше захотелось есть. С ней сытнее было, а теперь все брюхо опорожнилось и во рту нехорошо.

Мишка хвалился.

- Какой я счастливый! Приеду домой, чего-нибудь сделаю из этой гайки или кузнецу продам за сто рублей.

Сережка настороженно поднял голову.

- Ну, за это - много больно!

- А что? Она железная, куда хошь годится.

- Сто не дадут.

- Давай спорить на два куска!

Грустно стало Сережке. Прошли шагов двадцать, сказал он, чтобы утешиться:

- Продавай, я еще найду - чугунную…

За станцией дымились жарники [4] Жарник - костер, печка. . Пахло кипяченой водой, луком, картошкой, жженным навозом.

Тут варили, тут и «на двор» ходили.

Голые бабы со спущенными по брюхо рубахами, косматые и немытые, вытаскивали вшей из рубашечных рубцов. Давили ногтями, клали на горячие кирпичи, смотрели, как дуются они, обожженные. Мужики в расстегнутых штанах, наклонив головы над вывороченными ширинками, часто плевали на грязные окровавленные ногти. На глазах у всех с поднятой юбкой гнулась девка, страдающая поносом, морщилась от тяжелой натуги.

Укрыться было негде.

Из-под вагонов гнали.

Около уборной с двумя сиденьями стояла огромная очередь больше, чем у кипятильника. Вся луговина за станцией, все канавки с долинками залиты всплошную, измазаны, загажены, и люди в этой грязи отупели, завшивели, махнули рукой.

Приходили поезда, уходили.

Счастливые уезжали на буферах, на крышах.

Несчастливые бродили по станции целыми неделями, метались в бреду по ночам. Матери выли над голодными ребятами, голодные ребята грызли матерям тощие безмолочные груди.

Постояли Мишка с Сережкой около чужого жарника, начал Мишка золу разгребать тоненьким прутиком. Баба косматая пронзительно закричала:

- Уходите к черту! Жулик на жулике шатается - силушки нет.

Мужик в наглухо застегнутом полушубке покосился на Мишку.

- Чего надо?

- Ничего не надо, своих ищем.

- Близко не подходи!

На вокзале в углу под скамейкой лежал татарченок с облезлой головой, громко выговаривал в каменной сырой тишине:

- Ой, алла! Ой, алла!

В другом углу, раскинув руки, валялся мужик вверх лицом с рыжей нечесанной бородой. В бороде на грязных волосках ползали крупные серые вши, будто муравьи в муравейнике. Глаза у мужика то открывались, то опять закрывались. Дергалась нога в распущенной портянке, другая - торчала неподвижно. На усах около мокрых ноздрей сидела большая зеленая муха с сизой головой.

Сережка спросил:

- Зачем он лежит?

Мишка не ответил.

Кусочек выпачканного хлеба около мужика приковал к себе неотразимой силой. Понял Мишка, что мужик умирает, подумал:

- Хорошо, если бы этот кусочек стащить! Народу нет, никто не видит. Татарченок вниз лицом лежит. И увидит - не догонит. Себе можно побольше, Сережке поменьше, потому что он и сам поменьше.

Прошелся Мишка от стены к стене, мельком в окно заглянул. Ноги вдруг ослабли от сладкого ощущенья первого воровства, лицо и уши стали горячими. Ощупал Сережку невидящими глазами, торопливо шепнул:

- Погляди вон там!

- Где?

- Там, за дверью.

Раз, два - готово!

Сережка из дверей спросил:

- Мишка, чего глядеть-то?

- Не гляди больше, не надо…

По платформе бежали мужики за начальником станции, христом-богом просили пустить их вперед.

- Товарищ-начальник, сделайте для нас такое уваженье настолько!

- Ждите, ждите, товарищи, не могу!

Побежал и Мишка вместе с мужиками.

Остановились мужики, и Мишка остановился, держа за руку непонимающего Сережку.

Мужики сняли шапки, снял и Мишка старый отцовский картуз. Дернул Сережку:

- Сними!

Не выгорело дело, мужики начали ругаться. Мишка тоже сказал, как большой:

- Взятки ждут…

После барыню увидели - голова с разными гребенками.

Такие попадались в Самаре, отец покойный называл их финтиклюшками. Стояла барыня на крылечке в зеленом вагоне, на пальцах - два кольца золотых. В одном ухе сережка блестит, и зубы не как у нас: тоже золотые. Рядом ребятишки смотрят ей в рот. Бросит мосолок барыня - ребятишки в драку. Упадут всей кучей и возятся, как лягушки склещенные. Потом опять выстроятся в ряд. Перекидала мосолки барыня, бросила хлебную корчонку.