Лев Линьков - Призвание [Рассказы и повесть о пограничниках]

Алексей аж вздрогнул. «Вовсе, говорит, я этого не хотел. Отлично я понимаю, что в армии все должны служить, да уж очень школу бросать не хотелось. Только начал ребятишек учить, а тут вдруг опять сам учись: „Ать, два!“, „Весла на воду!“ Да еще и подчиняйся каждому…»

«Вроде, мол, боцмана Доронина?»

«Нет, что вы, отнекивается. Я про вас плохое не думаю».

«А про капитана третьего ранга?»

«Несправедливым он мне показался».

«Несправедливым?! Да ты знаешь, говорю, как у товарища Баулина за тебя душа болит? Кто за тебя горой встал, когда на берег списать хотели? Товарищ Баулин!

Кто меня надоумил потолковать с тобой о житье-бытье? Товарищ Баулин! Кто нам сегодня доверие оказал? Опять же он, товарищ Баулин! А ты, бирюк, такие слова…» Может, я и чего-нибудь покрепче Алексею бы наговорил, да прилив не дал, начал затоплять отмель. Вода уж у самых наших ног плескалась. «Неужто, думаю, капитан третьего ранга где-нито замешкался?»

Только подумал, а он кричит сверху в мегафон: «Опускаем трос с фонарем!»

Минут через пять — мы уже по колени в воде стояли — видим: сквозь туман спускается к нам светлое пятнышко.

В общем, и анкерок, и нас с Алексеем в самое время вытащили.

На базу возвращались в машинном отделении «Вихря». Отогревались. В сухую робу переоделись, горячего чаю напились, а все зуб на зуб не попадает…

Доронин улыбнулся, прищурив глаза, и я подумал, что боцман присочинил, будто бы ему было страшно, когда они плыли на тузике через Малый пролив, присочинил не из намерения порисоваться, а из желания подчеркнуть, чего все это стоило Алексею Кирьянову, совсем еще в то время неопытному пограничнику.

— Сидим мы, значит, в машине, у горячего кожуха, отогреваемся, — продолжал Доронин, — а Алешка шепчет вдруг: «Спасибо вам, товарищ боцман, за науку!» Так душевно он это сказал, что у меня в горле запершило…

Моросящий дождь, начавшийся с полчаса назад, все усиливался и усиливался и в конце концов прогнал нас с мыса над Малым проливом. Мы направились домой, к базе. Под ногами похрустывали обломки застывшей лавы.

Боцман вдруг наклонился, достал из-под камня небольшое светло-серое яйцо, которого я, конечно бы, и не заметил.

— Чайка оставила — наверное, ее саму-то поморник сцапал. — Доронин осторожно завернул яйцо в носовой платок, спрятал в карман. — Марише для коллекции…

Свернув от пролива, мы вскоре поднялись на утес, на котором неподалеку друг от друга стояли старинный каменный крест и обелиск с пятиконечной звездой. С высоты утеса открылся необозримый океанский простор, вид на затушеванные бусом соседние острова.

— Красота! — тихо произнес боцман…

«В анкерке были спрятаны киносъемочный аппарат с телеобъективом и пять кассет с отснятой пленкой, — объяснил мне позже Баулин, — улика (попадись „Хризантема“!) неопровержимая. Безусловный шпионаж!..»

Еще во Владивостоке я слышал о недавнем тайфуне «Надежда» и о том, как во время этого тайфуна у Баулина чуть было не погибли четверо моряков. Вспомнив об этом на острове, я спросил капитана третьего ранга, как же было дело.

— Всех подробностей я рассказать вам не смогу, — ответил Баулин, — порасспрошайте боцмана Доронина.

А произошло все это так…

Ветер дул с северо-запада, в лоб. Океан дышал тяжело, вздымая крупные отлогие волны. Как обычно, небо закрывали тучи. За целое лето метеорологи зарегистрировали у Средних Курил всего-навсего тринадцать солнечных дней. Мелкий моросящий дождь «бус» высеивался почти не переставая.

«Вихрь» возвращался после двухсуточного крейсерства в районе островов Н. и П. Барометр продолжал падать, и Баулин приказал прибавить ходу, торопясь до наступления шторма поспеть на базу.

На Камчатке и Курильских островах Баулина знали как смелого командира, готового в любую погоду выйти в море. Из этого, однако, вовсе не следовало, что он предпочитал ровным попутным ветрам крепкие «лобачи» и безразлично относился к солнцу.

И он обрадовался, когда вдруг в мрачных, сизо-серых тучах проглянула узкая голубоватая полынья. Полынья увеличивалась на глазах и вскоре стала похожа на гигантский моржовый бивень. Острие бивня вспыхнуло оранжево-красным огнем и вонзилось в солнце. Паутинная сетка буса оборвалась.