Не прошло и недели — снова наш Кирьянов отличился: во время учебной тревоги без карабина из кубрика на палубу выскочил. Пробоина! Да еще при командире базы! Он тогда хотел списать Кирьянова с корабля на берег, да товарищ Баулин поручительство за него дал. Само собой, еще двое суток на губе Алексею пришлось отсидеть.
Вскоре, вот так же утром, я, будто невзначай, очутился рядком с Алексеем на этом самом мыске. «Ба, говорю, тут Кирьянов! А я-то думал, что мне одному по душе эти камушки». Алексей вскочил было, да я придержал его: «Сиди, сиди, мы не на службе». Он всем своим видом дает понять, что, дескать, не до вас мне, товарищ боцман, не до разговоров. А я будто и не замечаю его настроения, говорю: «Вот, мол, ты, Алеша, грамотнее меня, как-никак на педагога учился, небось физику насквозь знаешь».
«А что толку, что учился? — перебивает. — Только напрасно деньги на меня тратили». Чуете, на какой галс повернул? Я обратно вроде бы не замечаю его ершистого настроения, иду прежним курсом: «Подмога мне твоя нужна, Алеша, будь добрый, подскажи: какая лампа в высокочастотной части радиопередатчика является преобразователем, а какая усилителем промежуточной частоты?»
«Этого-то, отвечает, я как раз и не знаю».
«Жаль, сокрушаюсь, и я, как на грех, запамятовал! Салаги интересовались, а боцман Доронин отговаривайся: „В другой раз объясню“. Срамота! У радистов спросить — вовсе стыда не оберешься…»
Сидим молчим. Я покуриваю. Кирьянов камешки с руки на руку перекатывает. Сроду я в таких артистах не бывал!
Выбил трубку, вздыхаю: «Эх, а еще в моряках мы с тобой, Алеша, ходим! Беда, что дружок мой один, дальномерщик с „Буйного“, не в своей тарелке — он бы мне в момент все разъяснил; вторую специальность освоил — радист первого класса. Да к нему сейчас и не подступись».
«Как это — не в своей тарелке?» — спрашивает Алексей.
«А вот так, в полном расстройстве: невеста у него на материке осталась. Клялась, божилась: „Ждать буду“. А сама за другого выскочила».
Алексей и вовсе помрачнел (видно, понял намек): «Насильно мил не будешь».
«Золотые слова! — отвечаю. — Вот и я дружку твержу: „Вместо, говорю, того чтобы терзаться, ты бы лучше мозги проветрил, делом бы каким-нито занялся, беседу бы с салагами, к примеру, провел насчет своего боевого опыта. Желаешь — я вмиг договорюсь с комсомолом. Глядишь, за делом и тоску унесет“.
Опять молчит Алексей. Я, наверное, трубок пять выкурил. Спугнуть парня штука нехитрая, с бескозыркой в раковину спрячется, и не вытащишь. С какого же фланга к нему заход сделать? Вспомнил вдруг, что он утром купался за базой, с отпрядыша нырял, говорю: „Как это ты расхрабрился — вода-то ледянущая?“
„Мы, отвечает, в Ярцеве в Вопи — речка там у нас такая — круглый год купались“.
„А кто ж это „мы“? Что за лихие такие ребята?“
„Обыкновенные. Студенты“.
„Коллективно, значит, уточняю, коллектив — штука великая: один человек камень поднимет, коллектив гору свернет. Вот бы нам молодых матросов круглый год купаться приучить…“
На том наш разговор и закончился: подошло время заступать на вахту. А назавтра заглянул в библиотеку, спрашиваю: „Был у вас сегодня младший комендор Кирьянов с „Вихря“?“ — „Был“. — „Какие книжки взял?“ — „Справочник радиолюбителя“. Ну, думаю, диагноз поставлен правильно.
Боцман набил новую трубку, раскурил ее, пустил кольцо дыма, которое вмиг разорвал ветер.
— Какое же такое лекарство вы прописали Кирьянову?
— На соленой океанской водичке, — хитро прищурившись, повторил Доронин. — В тот год, как природой и положено, к концу мая началась пора бусов и туманов. Вы, случаем, не читали лоции Тихого океана и Охотского моря? Там все в точности описано: нет на земном шаре другого места, где висят такие туманы, как над Средними Курилами. Неделями висят. Из-за тумана все так нескладно и приключилось.
Боцман в сердцах махнул рукой:
— Алешка Кирьянов тут ни при чем. Мы с капитаном третьего ранга, с товарищем Баулиным, осечку дали. Словом, — повторил он любимое словечко командира, — вернулись мы из дозора в одно майское утро — хоть сквозь палубу провались. Что тут пограничнику сказать? На туман жаловаться? На сулои — водовороты в этом самом в Малом проливе? Видите, как там закручивает? Жалься не жалься — „Хризантема“ из-под самого нашего носа ушла, вильнула кормой в каком-нибудь кабельтове [9] Кабельтов — 1/10 морской мили = 185,2 метра.
.
Доронин, даже сплюнул с досады.
Читать дальше