Михаил Фарутин - В Зарницах

Тревожно прокричала сойка: «Чря… чря!..» — и пролетела над нами. Этой всезнайке до всего дело! Где-то на рябине затрещал дрозд. Просвистел беззаботный рябчик, ему отозвался другой. На краю болота с треском прохлопала крыльями осторожная тетёрка. Голубой лентой метнулась вверх по стволу ели с грибом-векшовиком в зубах недовольная белка. Что-то залепетала осина десятком неопавших красных листьев. Тёмно-зелёные остроконечные бородатые ели зашептались между собой.

Когда мы вышли на вырубку, там уже было солнце.

От сваленных деревьев, от пней шёл пар. Ощетинясь засохшими корнями, темными, неуклюжими щитами торчали громадные выскори и тоже парились. Брусника так разрослась около этих пней, валежин да выскорей — ногой ступить некуда.

Посреди вырубки в два обхвата толщиной, а высотой, что глянешь на вершину — и шапка летит с головы, стоит одинокая сосна. Знать, у лесорубов руки не поднялись на неё. Походили вокруг, потоптались, два затёска сделали на стволе да так и оставили — живи.

Из лесу, что тёмным кольцом окружил вырубку, выбежала на опушку молодая поросль ёлочек, сосенок, осин, берёзок, и вот-вот разбегутся они по всей поляне и взметнут к небу свои вершины.

Щуря от солнца глаза, с добродушной улыбкой смотрит на нас Пётр Тимофеевич, как бы спрашивая: «Ну, правду я говорил, что лучше, чем Карелия, и в свете нет края?» — «Правда, правда, правда», — так же безмолвно отвечаем мы.

— А вот там, — говорит Пётр Тимофеевич, показывая рукой в сторону, — живёт мой приятель, только, чур, не стрелять…

Но в это время из-за тёмного выскоря, хлопая могучими крыльями, подымается царь-птица северных лесов — глухарь. Красивый и огромный, он летит прямо на нас. Мы вскинули ружья. А глухарь всё ближе и ближе. Вот я отчётливо вижу его вздутую шею, красные брови и бурые круглые глаза. Птица проходит над нашими головами, с шумом рассекая воздух. Ещё мгновение — и три, а может быть, и шесть выстрелов грянут, и он тяжёлым комом грузно рухнет на землю, распластав крылья…

Мы опустили ружья и долго смотрели в ельник, где скрылась чудесная птица. Первым нарушил молчание Пётр:

— Десятый год тут его подымаю, а выстрелить не решусь.

— Пусть живёт. Надо ж так — идёт прямо на нас! Каков, а? — говорит взволнованный Владимир Фёдорович. — Какой тут выстрел!

Июль месяц, а погода будто в глубокую осень, северный ветер третьи сутки подряд гонит и гонит серые, тяжёлые тучи. День и ночь беспрерывно льёт дождь из этих косматых туч. Река вздулась и вот-вот выйдет из берегов. Вода холодная, мутная. Дорога так пораскисла, что не только машины — даже тракторы и те перестали ходить. Дождь, дождь и дождь…

Уже стемнело, как, с шумом распахнув дверь, в избу входит взволнованный и радостный хозяин.

— Откройте окно да слушайте, — смеётся старик. — Слышите, как старается?

В открытое окно сквозь ветер и дождь отчётливо донёсся скрипящий крик коростеля.

— Вот и дождались хорошей погоды! Раз закричал коростель — дождю и ветру конец.

Мы недоверчиво глянули на хозяев.

— Это уж правда, — подтверждает хозяйка, — коростеля к ненастью и палкой не заставишь голос подать, а тут видишь, как надсадует. Это уж правда.

— А паук, паук! Гляньте на паука! — не унимается хозяин.

На оконном переплёте, борясь с ветром и дождём, паук ткал паутину…

Утром к нам на сеновал прибежал запыхавшийся старик:

— Вставайте, ребятки! Вставайте! Ведь на небе ни одного облачка. А солнца-то, солнца-то сколько!

Ещё когда первые сосульки появились по краям крыши на южной стороне нашего дома, Ваня и Саша прислали мне письмо, в котором они писали:

«…Дядя Миша, скоро опять весна, опять разольётся наша Нерская, а болото будет как большое озеро, прилетят разные птицы, затокуют тетерева, приезжайте к нам на охоту. А тот кроншнеп с белым пятном на спине, за которым вы просили наблюдать, прожил всё лето и улетел на юг. Сегодня мы ходили на лыжах на Нерскую, но там столько снега, что даже трудно и представить, что под ним где-то течёт речка. Шалаш, который вы поставили под берёзой, стоит до сих пор, только он стал какой-то рыжий и издали похож на большой горящий костёр, какой мы жгли прошлой весной…»

«Эх вы, «ушастые зайцы», весну почуяли!» — подумал я, и прежняя тревога охватила меня, а во всём теле застучало: весна, весна, весна…