Шарон Крич - Две луны

– А, ну да, – он улыбнулся, взял бумагу и добавил: – Том Флит. Ну, пока.

Пока мы выписывались из больницы, я спросила, может, нам позвонить папе? Дедушка сказал:

– Знаешь, цыплёночек, я уже думал об этом. Но мне кажется, мы сейчас только напугаем его. Как ты думаешь, может лучше позвонить ему уже из Айдахо?

Дедушка, конечно, был прав, но я расстроилась. Я была готова позвонить папе. Я ужасно хотела услышать его голос, но в то же время боялась, что не выдержу и попрошу приехать и забрать меня.

Выйдя из больницы, я услышала птичьи трели, и они показались мне такими знакомыми, что я задержалась и прислушалась, стараясь высмотреть откуда идёт звук. Вдоль края парковки росли тополя. Звук доносился откуда-то из крон этих деревьев, и я тут же вспомнила поющее дерево в Бибэнксе.

За амбаром, неподалёку от моего любимого сахарного клёна, рос высокий тополь. Когда я была маленькой, под этим тополем мне часто доводилось слышать самое чудесное птичье пение, с мелодичными трелями и переливами. Я могла без конца стоять под этим деревом в надежде увидеть птицу, которая так прекрасно поёт. Однако птицу я не увидела – только листья, колышущиеся на ветру. И чем дольше я смотрела на эти листья, тем больше мне казалось, что поёт само дерево. Я задерживалась каждый раз, проходя мимо. Иногда оно пело, иногда нет, но для меня оно навсегда осталось поющим деревом.

Наутро после того, как папа узнал, что мама больше не вернётся, он отправился в Льюистон, штат Айдахо. Бабушка с дедушкой пришли, чтобы пожить со мной. Я умоляла его взять меня с собой, но папа сказал, что он не думает, что мне стоит через это проходить. В тот день я забралась на клён и стала караулить песню на поющем дереве. Я ждала весь день и весь вечер, но не услышала ни звука.

В сумерках дедушка расстелил под деревом три спальника, и мы с ним и с бабушкой провели там всю ночь. Дерево так и не запело.

На парковке перед больницей бабушка тоже услышала пение.

– Ох, Саламанка! – воскликнула она. – Поющее дерево! – Она подёргала дедушку за рукав. – Это же хороший знак, верно?

По мере того, как мы пересекали Южную Дакоту, приближаясь к национальному парку Бэдлендс, ветер больше не шептал мне в уши: спеши-спеши-спеши или скорей-скорей-скорей . Теперь он повторял: тише-тише-тише . Я совсем запуталась. Наверное, это было своего рода предупреждение, но мне некогда было как следует его обдумать, потому что я была занята рассказом про Фиби.

Через несколько дней после того, как мы с Фиби застали мистера Биркуэя с миссис Кадавр за пересадкой рододендрона, мы с ней возвращались из школы. Фиби весь день то дулась, то вредничала, как трехногий мул, и я никак не могла понять почему. Она то и дело спрашивала меня, почему я так и не рассказала папе про миссис Кадавр и мистера Биркуэя, и я отвечала, что хочу сделать это в подходящий момент.

– Твой папа снова был там вчера, – сказала Фиби. – Я его видела. За ним нужен глаз да глаз. Вот что ты будешь делать, если миссис Кадавр разрубит на куски твоего папу? Отправишься жить с мамой?

Этот вопрос застал меня врасплох: я ведь так и не рассказала Фиби ничего про свою маму.

– Да, наверное я буду жить с ней.

Это было невозможно, и я это знала, но почему-то так и не смогла сказать Фиби правду – и солгала.

Когда мы вошли, Фибина мама сидела на кухне. Перед нею на столе лежал противень с подгоревшими брауни. Она высморкалась.

– Ох, детка, ты меня напугала. Как там дела?

– Там – это где? – сердито спросила Фиби.

– Ну, детка, конечно, в школе. Как там дела? Как прошли уроки?

– Нормально.

– Просто нормально? – миссис Уинтерботтом вдруг наклонилась и поцеловала Фиби в щёку.

– Я уже не маленькая, ты забыла? – Фиби вытерла след от поцелуя.

Миссис Уинтерботтом потыкала в брауни ножом и спросила:

– Какой выберешь?

– Они же подгорели! – сказала Фиби. – И к тому же я и так слишком жирная.

– Ох, детка, ты вовсе не жирная, – возразила миссис Уинтерботтом.

– Жирная.

– Нет!

– Жирная, жирная, жирная! – Фиби уже кричала на маму. – Ты не должна ничего для меня печь! Я жирная! И ты не должна сидеть здесь и караулить, когда я прихожу домой. Мне уже тринадцать!

Громко топая, Фиби поднялась наверх. Миссис Уинтерботтом стала угощать меня брауни, и мне пришлось сесть за стол. Всё это напомнило мне день перед тем, как мама ушла от нас. Тогда я ещё не знала, что это был её последний день дома. А мама то и дело спрашивала меня в тот день, не хочу ли я прогуляться с нею по лугу. На улице моросило, и я наводила порядок в своём столе, и вообще никуда идти мне не хотелось.