Алексей Глебов - За журавлями

— Можно б и поменьше.

Перед вечером немцы согнали к клубу всех жителей деревни и через переводчика зачитали приказ, в котором населению запрещалось выходить на улицу после девяти вечера. В случае нарушения солдаты будут стрелять без предупреждения. Предлагалось также в двухдневный срок сдать масло, мясо, яйца и теплые вещи.

Прочитав приказ, переводчик объявил, что старостой в деревне немецким командованием назначен почтенный человек Абашкин. В толпе переглянулись. Все хорошо знали, что «почтенный человек» пьяница и картежник.

— Брандахлыст, — сказал о нем стоящий в толпе женщин старик Гуськов. — Иуда!

Частые дожди сменились заморозками. Временами выпадал снег и быстро таял, расквашивая дороги и огороды. Старики, женщины, ребятишки — все торопились убрать картошку. Абашкин бегал по участкам, распоряжался, чтобы вырытую картошку оттаскивали немцам на кухню, себе же разрешалось брать только десятое ведро. Работали дотемна, потому что каждый понимал — остаться зимой без картошки — помереть с голоду.

У Сеньки и Елены Дмитриевны от холода коченели руки. Работавший рядом с ними старик Гуськов советовал:

— Дома в теплую воду опустите, в момент отойдут.

Вырыть всю картошку не успели. В конце октября повалил мокрый снег, потом ударили морозы, и пришла зима. Лютая зима 1941 года.

Осмотрев западни на краю деревни, Сенька направился в осинник, к шалашу. Шалаш этот построили они с Петькой еще позапрошлым летом, когда решили вместе ловить птиц. Между вбитых в землю кольев заплели прутья — получились стены, а на крышу Петька раздобыл у плотников неполный рулон толя. Толя хватило и на стены. Рассчитывая, что шалаш понадобится и в холода, ребята натаскали туда свежего сена. Полкопны притащили.

Поздними зимними зорями они часто сидели в шалаше вдвоем, подстерегая снегирей. А потом поссорились.

Сенька заглянул в шалаш и оторопел: на сене лежал человек в больших подшитых валенках. Сенька прислушался — не дышит.

— Дяденька, — шепотом позвал Сенька, — ты живой?

Человек молчал.

Сенька шагнул поближе.

— Дяденька, а дяденька!

— Ну, чего тебе, — приподнявшись, спокойно ответил незнакомец. — Ты чего тут делаешь?

— Я птиц ловлю, — не сробел Сенька. Он держал в руке клетку.

— Птиц, говоришь, ловишь, а клетка пустая, — сказал незнакомец, и Сенька разглядел, что у него были небольшие усы и веселые глаза.

— Сегодня не попались, — ответил Сенька.

— А вчера?

— Ну и вчера не попались.

— Понятно… Ты чей будешь-то?

— Крылов.

— Папашку твоего Захара Крылова знаю.

— А папки нет, он на фронте.

— И это знаю. Тебя как зовут-то?

— Сенька.

— Ну, а меня — дядя Павел.

— А вы зачем здесь? — спросил Сенька.

— Ногу вот натрудил. Отлежусь маленько… Ты там помалкивай про меня в деревне.

— И мамке нельзя?

— Ну, мамке можешь сказать: с Рубцовым, мол, из Федоровки встретился. Она знает.

Со стороны деревни донесся остервенелый лай собаки. Сенька насторожился. Собака лаяла все громче, в ее неистовом лае слышались хриплые надсадные потки. Раздался выстрел, второй, третий.

— Денщик Юста собак бьет, — объяснил Сенька.

— Это зачем?

— Так, для интереса. Разозлит собаку, потом убивает.

— Любопытно… А Юст — это кто?

— Майор ихний. Самый главный. У Гороховых остановился.

— Понятно.

— Ну, я пойду, — заторопился Сенька.

С чувством неясной тревоги шел домой Сенька. Зимнее солнце уже опускалось, и его косые холодные лучи окрашивали деревню в розовый цвет. Из трубы клуба, в котором расположились немцы, столбом поднимался дым. Под застрехой старого сарая, что стоял на самом краю деревни, прижавшись друг к другу, нахохлившись, сидели воробьи. От избы к избе летали нахальные вороны, расклевывая замерзшие матово-белесые помои. Сенька подошел к своему крыльцу и увидел мать, скалывающую лопатой лед с приступок.

— Ты где это пропадаешь, птицелов? — заворчала мать. — Смотри, подстрелят тебя немцы. Ступай домой, — приказала она. — Посинел небось.

Сенька молча поднялся на крыльцо, оббил веником снег с валенок и вошел в избу. В избе тихо. Пойманный неделю назад снегирь, свернувшись в красный шарик, сладко дремал в клетке. Сенька подошел и тихонько свистнул. Снегирь встрепенулся, выпятил грудку и запел доверчиво: «Рюм, рюм, рюм…»

Сели ужинать, Сенька поел жидких щей с куском хлеба и полез спать на печку, к трубе, там теплее.

— Ты бы завтра обвязал яблони, Сеня, — попросила мать. — А то ведь зайцы всю кору обгложут.