Они немного покачались на качелях, причем Валя совсем не боялась и просила ее сильнее раскачивать. Когда сна взлетала кверху, ее голубое платье надувалось пузырем.
Реджи подумал, что, может быть, она все-таки мальчик, надевший сверху платье, потому что девочки боятся так сильно раскачиваться.
Скоро пришли еще гости: веснущатая Мэгги Спринклер, две дочери переводчицы и Витя Помяловский, маленький надоедливый мальчишка, который все время расспрашивал про небоскрёбы и про ковбоев в прериях.
Потом они пошли в дом — посмотреть фотоснимки.
Реджи повел гостей через черное крыльцо. Они прошли через кухню, сверкающую стеклянными шкапчиками и алюминиевой посудой. Кухарка Марта при помощи электрической взбивалки приготовляла там из белков и сливок белый пухлый крем для торта.
Они вошли в столовую, убранную кустарными русскими вышивками и деревянной посудой, на диване сидело шесть кукол-матрешек; одна матрешка держала в руках настоящие крохотные лапотки.
Реджи показал гостям большую фотографию, висевшую на стенке.
Это был снимок колледжа Харроу в Англии, где он учился.
Готическое здание колледжа с квадратной башней посредине походило на маленький собор. По мраморной широкой лестнице спускался человек в черной мантии, с маленькой квадратной шапочкой на голове. Он был окружен группой мальчиков и юношей в широких светлых брюках и соломенных шляпах-панамах.
— Это поп? — спросил Витя, ткнув пальцем в черную мантию.
Реджи снисходительно объяснил, что это не поп, а профессор в своей обычной форме.
Вскоре всех позвали к столу.
Марта в белом переднике с лиловыми бантами торжественно внесла пуддинг, утыканный тоненькими зажженными свечками.
Все дети ели очень много, и Реджи думал, что Валя съест свой кусок пуддинга вместе со свечкой.
Одна лишь Анна, старшая дочь переводчицы, ничего не ела.
Это была семнадцатилетняя девица с лицом, голубовато-сизым от пудры, и накрашенным ртом.
— Почему она ничего не ест? — шопотом спросил Реджи у Вали.
— Я думаю, что она боится съесть свою губную помаду. Ведь это очень противно, ее приготовляют из собачьего жира…
Русский словарь Реджи обогащался.
В красненьком сафьяновом блокноте Реджи можно было увидеть такие записи:
«Дай пять», — очевидно, от слова «пятилетка».
«На большой палец» — распространенная в СССР похвала. Валя сказала, что они плотину сделают «на большой палец с покрышкой».
«Трепаться» — от слова «трепать лен».
«Ширпотреб» — фарфоровая посуда, галстуки и лопаты».
Чтобы лучше изучить русский язык, Реджи записал обрывок песни, которую всегда пела кухарка Марта, обрусевшая немка из селенья Хортицы.
Реджи очень понравилась торжественная и напевная мелодия песни. Коверкая русские слова, он целый день пел:
«Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем — мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем…»
В восемь часов вечера Реджи принимал ванну. Сидя в белой ванне, наполненной горячей водой, он от нечего делать жонглировал зубными щетками и пел «Весь мир насилья мы разроем…»
В дверь ванной комнаты заглянул отец, который только что вернулся с плотины.
— Алло, Реджи, — сказал он, — я слышал ваш голос еще на веранде…
— Не правда ли, это хорошая русская песня? — спросил Реджи.
— Да, но это «Интернационал»…
Реджи был так изумлен, что даже уронил в ванну зубные щетки.
— Как жаль, что это большевистская песня, — сказал он, — у нее такой красивый мотив…
Больше он уже не пел «Интернационала», хотя мелодия этого гимна еще долго звучала у него в ушах.
Реджи теперь не скучал.
Ему было весело с Валей и ее товарищами.
Когда она приходила к нему, то они вызывали по телефону Мэгги Спринклер и Витю с товарищами и начинали играть в Робинзона или в «германскую» игру.
«Германская игра» заключалась в том, что всех надо было разделить на рабочих и гитлеровцев, которые ловили рабочих и мучили.
Но все хотели быть рабочими, и Валя говорила, что если кому-нибудь быть гитлеровцем, то уж, конечно, Реджи.
Они рисовали мелом на его спине фашистский знак и с визгом разбегались по сторонам.
Валя нравилась Реджи; она была совсем как мальчик. Один раз даже Реджи чуть ее не ударил за то, что она сломала самую лучшую его теннисную ракетку.
Как-то раз он заехал за ней в автомобиле.
Марта просила его съездить за иголками в Запорожье — город в двенадцати километрах от строительства.
Читать дальше