Н Огнев - Исход Никпетожа

— Да, ведь Квасина подтверждает, что ничего такого не было, — с досадой перебил Ванька Петухов.— Ты-то, чего, Зыкова, разоряешься? Можно подумать, что ты спишь и видишь, как бы человека в тюрьму упрятать. Все-таки не забывай — ведь товарищ! Я с ним полгода в одной комнате прожил и мог бы за него поручиться...

— Слушь-ка, ребята, — внезапно воодушевился Пашка Брычев. — А что, если так сделать?.. Ну, скажем... Нюрка Квасина все толкует, что его и не знала совсем. А я, братцы, слушь-ка, сам по себе знаю: с девками, братцы, — ох, как трудно!.. Так может, понимаешь, их честь честью познакомить... Ну, чтобы она его знала... Тогда, братцы, все придет, слушь-ка, в свой аккурат. Да вы чего, черти ржете?..

— Верно, товарищи, Пашке трудно с девками приходится, — покрывая общий хохот, крикнул какой-то рабочий из зала.

Из-за стола президиума поднялась и вышла к рампе Ганя Чиж.

— Я не согласна с Зыковой, — сказала она. — Этот товарищ к нам пришел, нашего суда просит, а мы его будем отсылать. Он ценный — Петухов говорит. И я считаю — его оставить, ну, только, конечно, чтобы он не позволял себе, как таковой... девушек не обижал бы, то-есть...

В зале послышался шум. Все головы обернулись назад: сквозь толпу к сцене пробирался предфабкома Федорыч.

— Стой, ребята, не чепляйся, так нельзя, дай мне слово, — кричал он. — Зыкова, даешь слово! Я вот что, я этого братишку знаю, — запыхавшись кричал он уже на сцене. — Это Васька Трифонов, он свой, мы с ним вместе вшей кормили. Как же, Васька-то... Очень он нам даже известен. Он у генерала Маевского на Харьковском вокзале из под носа венигрет унес. Он тогда за полового официанта ходил, как разведчик... Вот сейчас провалиться! Смехота! Генерал венигрету хочет кушать, а Васька унес...

— Да брось, что ты шутуешь, Федорыч, — с досадой перебил Партизан. — Тут, милый друг, серьезное дело...

— Да я всерьез! — не соглашался Федорыч. — Тут такое дело, чортики с рожками: товарища встретил, а ты: шутуешь...

— Позвольте конкретное предложение, — сказал Ванька Петухов, — так как выяснилось, что Трифонова знаю не только я, а еще и Федорыч — то предлогаю: Трифонова взять нам с ним на поруки, а от порицания или вообще, какого-нибудь приговора — пока воздержаться.

Несмотря на то, что Зыкова была против, поднялся целый лес рук за Ванькино предложение.

Ванька сейчас же подошел ко мне, крепко стиснул руку и прошептал:

— Ты, Рябцев, иди сейчас же в общежитие с Партизаном, и глаз с него не спускай. Хорошо, если бы ты познакомил его с какими-нибудь хорошими девчатами.

— А чего ты боишься? — спросил я.

— Да мало ли, — уклончиво ответил Ванька.

Сейчас Партизан лежит на койке и читает. Завтра попробую разыскать Веру.

Сегодня произошла такая история. С виду она пустяковая, но мне кажется, из нее могут быть последствия, поэтому я ее и записываю.

Я зашел к Корсунцеву, несмотря на то, что он явно не наш, хоть и прикрывается фразеологией. Мне все кажется, что он когда-нибудь разоблачится до конца. Сам. Ведь, это только я за ним все время наблюдаю, и сопоставить все его слова и поступки могу один я. Но даже если бы я и захотел это сделать, у меня не хватило бы материалу, чтобы представить его во весь рост. А сделать это нужно, потому что он, конечно, враг, но враг скрытый, а скрытые враги—самые опасные.

Ну вот. Сижу я у него, как вдруг является какая-то девчина довольно буржуазного вида. Сначала я ее не узнал, а потом вдруг вспомнил, что она была на том самом фокстроте, когда я наскандалил в не очень трезвом виде.

Корсунцев сейчас же вскочил, бросил свой ленивый снисходительный тон, за который я его ненавижу, и стал извиваться, как беспризорный, которого ухватил мильтон за шиворот.

— К сожалению, Зизи, — заюлил он, — у меня нет даже стула, который я бы мог вам предложить. У нас, знаете, только табуретки.

— Ничего, я и так посижу, — говорит Зизи. — На кровать — можно?

— Помилуйте, Зизи, — говорит Корсунцев. — Где угодно, где вам понравится. А этого хлопца—помните?

— Помню, — говорит Зизи. — Садится и задрала ногу на ногу так, что подвязки стало видно. — Это ведь он тогда произнес программную речь на фокстроте?

— Я самый, — отвечаю я, и чувствую, что довольно глупо улыбаюсь. Поэтому я сразу стал злиться. — А вы все еще полы натираете?

— Какие такие полы? — Спрашивает Зизи, вынимает зеркальце и начинает пудриться.

— А такие, — отвечаю я. — Фокстрот, по моему, это и есть натирание полов до полного блеска.