Евгения Басова - Изо [litres]

Света поспешно мотнула головой:

– Н-нет…

Катя, наступая на нее, спрашивала:

– Андреевну-то за что со всеми перевели на новые нормы? Мы с матерью, ладно, молодые, мы уж как-нибудь. Можно и подъезды мыть – что хочешь. Баб Валя – она гаданием доберет, что у нее в артели отнимут. А вот Андреевне – ей всё, никак!

Света мельком отметила, что баба Валя, гадалка, тоже тянет веревку. Как она с Катей и Катиной мамой. Старуха-волшебница была такой же, как они.

Подъехал троллейбус, и уже внутри Катя сказала мечтательно:

– Поучить бы Нифонтову! Чтоб позабыла, как вперед вырываться!

Тут они увидели, что на них оглянулись сразу несколько человек. Катя замолчала и сделала непроницаемое индейское лицо. Город за окном, казалось, закончился – тянулся пустырь, а потом они поехали по мосту над рекой. Света за рекой никогда не была. Там опять начался город, но как будто совсем другой, с домами в два-три этажа. Потом появились девятиэтажки (это была стройка), в них еще не жили; и дальше за окном начались деревья.

Света и Катя вышли на конечной. Троллейбусное кольцо проходило перед горой, на склоне которой снизу доверху друг над другом стояли серые домики, а внизу у горы бросилось в глаза светлое, розово-желтое здание в четыре этажа.

– Моя школа, – сказала Катя. – Ну, старая. Еще немцы пленные строили.

Катя перевела Свету через кольцо, назад от горы, и они углубились в гущу пятиэтажек. Одну они стали огибать под самыми окнами, и Света ежилась: дома ей сколько говорено было, что мало ли кто что захочет бросить из окон. Катя остановилась у окошка на уровне их коленок. Оно было открыто, и внутри горел свет.

– Сможешь залезть? – спросила Катя.

Света ответила:

– А дверь?

Катя сказала:

– Ну, это обходить надо!

И уже прикидывала, как Света влезать станет, советовала:

– Ты ногами вперед лезь, а то внутри высоко. Сперва ногами на стол, а потом спрыгнешь.

Но стол под ногами не нащупывался. Света задела что-то, оно упало с шумом, и тут же она ощутила руки у себя на поясе, сразу сдавившие ее и потянувшие вниз. Она громко вскрикнула.

– А вот так, вот так! – загрохотало над ней. – Пищишь – и пищи! Уши я тебе пооборву, отпадет охота через окно лазить!

Перед ней в желтом свете лампы стоял сутулый морщинистый человек в рабочем халате – видно, хозяин здесь – и спрашивал:

– Где живешь? Где твои мама, папа?

Катя показалась в окне под потолком. И в глазах ее сверкнули искорки любопытства и даже, как Свете вспоминалось потом, радости и торжества. И Света со стыдом гнала от себя это воспоминание. Катя не могла радоваться, когда ей было страшно! Ей, Свете, такое только почудиться могло. И, значит, с ней было что-то не так, раз ей такое про Катю почудилось.

– Максим, это со мной, – произнесла наконец Катя.

И Максим сразу разжал руки на Светиных плечах и сказал Кате:

– А я знаю, что ли, что с тобой? Стоит и молчит.

И потом до вечера Катя поддразнивала Свету и спрашивала у Максима:

– Скажи, Максим? Стоит как немая, да? Ты чуть не пристукнул ее!

А Света и без того помнила, как мама упрекала ее – мол, она не знает, как говорить со старшими.

Кружок занимал большую сырую комнату, в углу стояли библиотечные стеллажи, за ними кто-то шуршал бумагой, и еще несколько мальчишек мастерили что-то деревянное возле другой стены, один забивал молотком маленькие гвоздики. На Свету с Катей никто внимания не обращал. Катя, держась небрежно, говорила Максиму:

– Спроси, спроси у нее. Она хоть что при тебе нарисует!

И Света пугалась: как она сможет рисовать под чужими взглядами?

– Что ты умеешь? – спросил Максим.

И она испуганно ответила:

– Кошек!

Потому что если она задумывала нарисовать кошку, то у нее и получалась почти всегда кошка, а не кто-то еще. Правда, кошка могла оказаться не такой, как она хотела, а какой-то другой.

– А, кошек… – протянул Максим и кивнул на стеллажи. – Там возьми бумагу, краски, что нужно.

И пошел к мальчикам.

За стеллажами в полумраке она чуть не наступила на какие-то листы, свернутые в трубку, поддала их ногой, и из-за полок раздалось:

– Это моя бумага, это я себе нашел!

Свете достался небольшой неровно оборванный кусок, который норовил тоже свернуться; кое-как она разложила его на полу. Краски были сухие, Катя принесла воды в банке. Надо было рисовать, чтобы хоть что-нибудь делать здесь; на листе обоев уже вырос целый кошачий город, дома походили на деревья с большими кронами, и, ползая по полу, Света не сразу почувствовала, что на нее смотрят, не сразу увидела рядом ноги – несколько человек вместе с Максимом стояли возле нее.