Фрида Вигдорова - Двенадцать отважных

— Потише, потише, — слышит он рядом чей-то тихий голос и открывает глаза.

Нет высокого синего неба. Снова над головой навис черный, мокрый потолок. Болят ссадины на руках, ломит ноги. Трудно дышать, что-то давит в груди, из горла вырывается хрип.

— Как они тебя, голубчик мой…

Над Васей склонилось серое в полумраке женское лицо. Низко по самые брови повязан платок.

— Давай-ка подложу тебе руку под голову. Ну, легче стало?

— Спасибо. А вы кто?

— Я? Я тетка Василиса, такая же горемычная, как и все. Лежи, лежи смирно.

— Рассказывай, тетка, дальше! — попросил худощавый парень с заплывшим глазом.

Его избивали сильнее всех, а он всегда возвращался с допроса злой, но веселый. «Только дай вырвусь отсюда! Они у меня еще наплачутся», — повторял он, вытирая кровь с лица.

— А чего тебе еще рассказывать? — ответила тетка Василиса. — Я все сказала. Напали на поезд и всех освободили. Парней, девок, солдат наших. Ну, по городу приказ: кто укрыл беглецов — выдавай, иначе — смерть!

— Были такие, что выдали?

— Пока молчат. Ну, а фашист шарит. Все дома, чердаки, сараи обшарили — и никого не нашли! А меня сюда за дочку, она в том поезде была. Куда, мол, спрятала?

— А куда? — раздался чей-то голос.

— Чего знаю, чего не знаю — все при мне останется, — отозвалась женщина. — Ну, сначала избили меня. Вот и отметина, — она тронула багровую опухоль над глазом, — да батька мой, царство ему небесное, меня к зуботычинам приучил. Трезвому ему, бывало, цены не сложишь, а чуть выпил — беги, не оглядывайся. Из меня колотушками ничего не выбьешь. А о смерти я сроду не думала, сроду ее не боялась. Много чести будет, если перед ней трястись.

«А я? — подумал Вася в который уже раз, с тех пор как попал в тюрьму. — А я боюсь смерти?» Его били плетьми, били и на скорую руку — чем попало и по чему попало. У него темнело в глазах, он терял сознание, но пока ни слова не сказал ни о чем.

«Но я же и впрямь ничего не знаю, — твердил он себе. — Дядя Егор ничего не говорил мне, ничего, ничего…»

И опять отворилась дверь подвала.

— Коваленко Василиса! — выкрикнул часовой.

Василиса осторожно вытянула руку из-под Васиной шеи и встала. Крепче затянула под подбородком темный платок и крупно, по-мужски шагнула к выходу. Дверь затворилась.

«Уснуть бы, — тоскливо подумал Вася, — уснуть бы, а проснуться — и снова она тут…»

Он прикрыл глаза. Только бы не замучили ее, только б воротилась она… Прошел час, другой… Василиса Коваленко так и не вернулась в камеру.

Едва рассвело. Утро зимнее, тусклое, зябкое. Вереница заключенных идет по окраине города. Что-то покрикивает часовой. Вася не может разобрать да и не старается. Он занят только одним: не упасть бы. Ноги как ватные, спину ломит, голова болит, и кажется, ее не повернешь, такая она тяжелая.

— Стой! — раздается крик часового.

Приказ рыть окопы. Заключенные получают по лопате и принимаются за работу. Окоченевшими руками держит Вася свою лопату, потом нажимает на нее ногой. Земля твердая, мерзлая и не поддается. Вася стоит, опершись на лопату, и ждет окрика: сейчас подойдет надсмотрщик и ударит его. А он… Он даст сдачи! Вот этой самой лопатой. Хватит! Не может он больше терпеть. Семь бед, один ответ. Все равно рано или поздно его убьют. Пускай это будет сейчас!

— Эй! — слышит он тихий оклик и оборачивается.

Рядом с ним Василиса — все в том же низко повязанном темном платке и в старой кофте с вытянутыми, обвисшими рукавами.

— Переходи-ка вот сюда. Здесь земля помягче. Иди, иди. Говорю, не спорь!

Она поменялась с Васей местами. Верхнюю твердую корку она разбила и под Васиной лопатой земля вдруг поддалась.

— Держись меня, — прошептала Василиса, — не то худо тебе придется. Здесь работать надобно, не то…

— Наплевать! Пусть делают, что хотят! Не хочу я больше…

— Не дури, — она встала так, чтоб скрыть Васю от глаз часового. — Не дури, копай. Лучше подумай-ка, с чего они за окопы взялись? Говорили, будто навеки веков сюда пришли, однако опасаются. Не от хорошей жизни окопы затеяли. За что тебя сюда?

Тяжело опираясь на черенок, еле вытаскивая лопату из земли, надолго замолкая, Вася рассказал Василисе, как его поймали. До сих пор он никому не говорил об этом ни слова — ни на допросе, ни в камере. Но тут — он почему-то знал это наверняка — можно сказать все. Он не сумел бы этого объяснить, но знал твердо, что женщина эта его не выдаст.

Она молча слушала, а лопата ее тем временем глубоко вонзалась в твердокаменную землю.