Всеволод Привальский - Повесть о бедном солдате

Леонтий замер, испуганный и удивленный. Никто никогда не интересовался его душевным состоянием, никто никогда не проявлял к нему участия, первый раз в жизни его пожалели. От этой мысли Леонтию сделалось еще горше, и, не в силах сдержать себя, он затрясся от рыданий.

«Эх, вот ведь незадача, — прошептал сам себе Корзинкин, топчась у койки и с недоумением поглядывая на вздрагивающую под суконным одеялом спину соседа. — До чего ж скрутило парня!.. Как его по фамилии-то? Черт, не знаю ведь… Недомерок и Недомерок. Гм…»

— Слышь, что ли, пойдем покурим. А? Ну ладно, будя, чай, не девка. — И он неумело погладил вдруг притихшего Леонтия по плечу.

Последний раз судорожно всхлипнув, Серников выпростал из-под одеяла ноги и как был, босой и в кальсонах, пошел за Корзинкиным в курилку. Тут, присев на пол и жадно затягиваясь дымом цигарки, он торопливо и немного сбивчиво поведал случайному собеседнику все, что произошло с ним за последние сутки, а потом и обо всех обманах, которые он терпел всю жизнь.

— Стой-ка, — заинтересованно сказал Корзинкин. — Стало быть, это ты с юнкерами за товарищем Лениным охотился?

Серников только вздохнул и горестно покивал головой.

— Та-ак, — протянул Корзинкин. — Погоди-ка здесь, я сейчас возвернусь.

Он торопливо затопал в спальню и скоро вернулся. Вместе с ним пришел председатель полкового комитета рыжеусый Федосеев. Оба были одеты по всей форме. Огромный и массивный, как конь, Федосеев с удивлением поглядел сверху вниз на сидевшего у стены на корточках Леонтия и вдруг дружелюбно спросил:

— Тебя как звать-величать, друг? Серников? Леонтий? Слушай, товарищ, верно Корзинкин говорит, что ты с юнкерами ездил товарища Ленина арестовывать?

Леонтий, польщенный тем, что вот его не только товарищем назвали, но еще и фамилией поинтересовались, начал вновь рассказывать все, что приключилось с ним вчера, но когда он перешел к обманам, которые так долго терпел, Федосеев его остановил и, отведя в сторону Корзинкина, о чем-то с ним зашептался. Корзинкин кивнул и, одернув на себе гимнастерку, куда-то торопливо ушел. Федосеев присел рядом с Серниковым, скрутил здоровенную, как ружейная гильза, цигарку и велел Серникову выкладывать, только по порядку, все, что он хотел рассказать. По порядку у Серникова не очень-то получалось, тем не менее он поведал и этому собеседнику о своих обидах. Федосеев слушал внимательно, с интересом посматривая на тщедушного солдатика, который, видно, не столько умом, сколько собственной шкурой дошел до настоящей правды.

— Эх, Леонтий ты, Леонтий, бедовая твоя голова, — сказал Федосеев, дослушав печальную повесть до конца. — Выходит, товарищ Ленин тебе помог глаза-то раскрыть. Вот бы тебе выступить на солдатском митинге да обо всем и рассказать, потому как в полку много таких, которые до правды еще не дошли, одним словом — темных.

— Это мне-то, на митинге? — безмерно удивился Серников.

— А чего ж? Ты-то теперь знаешь, на чьей стороне правда и кому надо верить: Ленину ли с большевиками или Керенскому с юнкерами. А другие — темнота. Надо им глаза открыть?

— Да я… да боязно как-то, — залепетал растерянный Леонтий. — Говорить-то я не дюже горазд.

— Э, брат, ты ране и из винтовки стрелять не умел. А говорить — не людей убивать. Скажешь! Письма солдатские к Ленину прочтешь. Это, понимаешь, самая сильная агитация.

Что такое агитация — Серников не знал, но немного приободрился и пошел в казарму за письмами, которые хранил под подушкой. Заодно он оделся, а когда вернулся в курилку, там уже снова оказался Корзинкин. Он запыхался — видно сильно спешил — и, расстегивая ворот гимнастерки, говорил Федосееву:

— Доложил. Там уже знают и приняли меры. Говорят, не беспокойтесь, спрячем.

За окнами, покрытыми пылью, словно солдатское сукно ворсом, быстро светало. Яркая июльская заря осветила глубокие колодцы питерских домов, зажгла зайчики на стеклах, нашла щелку и пробилась в сумрачную казарму, щекоча острыми лучиками суровые лица спящих солдат. Скоро побудка…

Митинг состоялся тотчас после завтрака, хотя кое-кто из офицеров, осмелевших после недавних событий, пытался воспрепятствовать. И все же не те были времена, чтобы солдаты, да еще окопники, покорно слушались господ офицеров.

— Даешь митинг! — понеслось по плацу. — Желаем! Долой офицеров!

На ящик, поставленный посреди плаца, взобрался Федосеев, поднял руку, дождался тишины и зычным своим голосом начал:

— Товарищи солдаты! Вы меня знаете?