Анастасия Перфильева - Путь-дорога

Потом, решившись, он взял сундучок и зашагал через две ступеньки наверх, на четвёртый этаж, по широкой, гулко откликавшейся на его шаги лестнице.

Дверь была обита клеёнкой. Сбоку висела табличка с фамилиями жильцов.

— Здесь, — тихо сказал парнишка, с первого взгляда найдя пухшую фамилию. — Бондаренко Н. А.

Звонок тенькнул сперва неуверенно, потом громче, за дверью что-то загремело, послышались частые шаги, и дверь распахнулась. Паренёк стоял молча. Из двери на него сердито смотрела очень маленькая седоволосая старушка.

— Кого надо? — спросила старушка.

— Бондаренко… Капитана Бондаренко… Николая Антоновича, — неуверенно сказал паренёк.

— Игнатий Иванович! — крикнула старушка. — Николая Антоновича гражданин какой — то спрашивает.

Из коридора вышел старичок, сухонький и лёгкий, в очках и с пушистыми белыми усами.

— Николая Антоновича спрашиваете? — ласково сказал он, рукой приглашая зайти. — Прошу. Только извините, Николая Антоновича уже две недели нет в Москве.

Тут он, видно, разглядел, что перед ним стоит взволнованный, потрясённый паренёк, потому что добавил так же ласково, но попроще:

— Да ты зайди, зайди, но бойся…

Парнишка, судорожно глотнув воздух и зацепив за дверь сундучком, вошёл в переднюю.

— Так, значит, нету Николая Антоновича, капитана…

— Выехал он. В командировку, по служебному делу выехал.

— А вернётся… когда?

— И этого не скажу, — старичок снова развёл руками. — Может, через месяц, а может, и раньше. Татьяна Ивановна, какого числа Николай Антонович отправился?

Из коридора тотчас ответили:

— Пятнадцатого мая. Ты что, не помнишь? Мы как раз тогда только приехали.

Старичок, прищурившись, внимательно смотрел на паренька. А тот, опустив голову, всё мял и мял руками свою фуражку, собираясь с мыслями.

— Мне его повидать надо. Я тогда после приду… Я всё равно ждать буду!.. Пятнадцатого мая, и письмо моё, значит, не успел получить…

Он прошептал ещё что-то про себя и, снова зацепившись за дверь, попятился на площадку.

— Да ты сам-то откуда? — спросил Игнатий Иванович, шагнув за ним, а Татьяна Ивановна высунулась из коридора и крикнула:

— Фамилию, фамилию-то спроси! Уезжать сегодня будем, записку оставим!

Но парнишка не слышал её. Он уже стоял на ступеньке, всё ещё без фуражки, с осунувшимся и помрачневшим лицом. Игнатий Иванович вышел за ним на площадку, сказал участливо:

— Звать-то тебя как? Может, надо чего, воротись, разберём сообща.

— Звать — Максим, фамилия — Руднев, — тихо, но ясно ответил парнишка, поднимая голову. — Спасибо, дяденька. Только мне его, его самого надо! Вы не думайте, я всё равно ждать буду…

И, застыдившись внезапно прозвеневших в его голосе слёз, он надел фуражку, подхватил сундучок и застучал сапогами по лестнице.

На столе лежало письмо.

Стол был чисто-начисто выскоблен — соседка каждый вечер мыла, убирала у них в избе, чтобы попрежнему казалось: за всем следит неустанный хозяйский глаз, всё, как при хозяйке.

Письмо было отпечатано на машинке и потому походило не то на газету, не то на страницу из журнала. Максимка столько раз за это время перечитывал его, что совсем захватал пальцами и знал наизусть:

«Максим, дружок, здравствуй!

Вспоминаешь меня, братишка? Шлю тебе и твоей матери привет из столицы. Как дела, как ученье? Навёрстываешь ли за те годы? Я работаю вовсю: живу хорошо, только дел много, часто в разъездах. Что нового у вас в колхозе? Пиши мне про всё, про свои заботы. Я знаю, нелегко тебе, четырнадцатилетнему парню, сидеть в одном классе с малышами. Ничего, Максим, не горюй, это всё война виновата. А в случае чего — знай: есть у тебя в Москве друг и советчик. Что сумею, всегда сделаю и помогу.

Ты писал, что мать хворает часто. Береги её, Максим, ласковая она и хорошая. Ей скажи, что я всё вспоминаю, как она меня тогда земляникой кормила! И о том, как в то лето бедовали вместе, никогда не забуду. Посылаю вам с матерью гостинцы, кушайте на здоровье. Обнимаю и жму руку.

Максимка сгорбился и крепко зажмурил светлые, с выгоревшими ресницами глаза.

Ни привета, ни гостинцев от далёкого друга из Москвы матери передать не пришлось: письмо Бондаренко было написано в начале мая, а мать умерла ранней весной, в половодье, когда разлившаяся река почти вплотную подошла к их дому и днём и ночью шумели проплывавшие за окнами льдины.