Анастасия Перфильева - Путь-дорога

Максимка выпрямился Глубоко, всей грудью, вздохнул. И так ярко засветились его глаза, что Осокин не стал больше ни о чем его спрашивать.

— Товарищ Осокин, я понимаю! — едва слышно, но твёрдо сказал он. — И я, вот вам моё слово, так стараться буду, что меня недоучкой никто больше не назовёт!

Конечно. Татьяна Ивановна не захотела отпустить Николая Антоновича ночевать к ним в вагон, но Игнатий Иванович заступился за Максимку.

— Ну мыслимое ли дело! — волновалась Татьяна Ивановна. — Да ведь они ребята! У них там, чай, и не прибрано ничего.

— Прибрано. Яша Леушкин прибрал и ужин принёс, — твердил Максимка, а сам крепко ухватил чемодан и плащ Николая Антоновича.

И Игнатий Иванович, видя его отчаянное лицо, посмеиваясь, поддержал:

— Что же нам их разлучать? Пускай уж к ним в вагон идёт. Только если плохо примете, мы тебе, Максим, и Яше твоему выговор объявим!

— Не объявите, не придётся!

Так и увёл торжествующий Максимка Николая Антоновича в сорок шестой вагон.

И почти всю ночь, прислушиваясь к грохоту проходивших поездов, они проговорили обо всём на свете: и о том, в каких странах успел за войну побывать Николай Антонович, и о Косыге — прав тот или нет, и о том, что поезд скоро снимется, чтобы идти на новую стоянку, к Киеву, и о том, что Максимка и Яша Леушкин, когда поедут в ремесленное училище, побывают у Николая Антоновича в Москве…

Проговорили до тех пор, пока рассвет не тронул окна и сам Николай Антонович не приказал:

— Ребята, хватит, пора спать! Завтра вам всем работать.

Яша и Женя Чирков заснули скоро. Максим долго лежал с открытыми глазами. Всё не верилось, стоит поднять голову, протянуть руку — и тут, в вагоне, далеко от родного дома, от города, рядом с ними спит Николай Антонович, дышит ровно и глубоко. А за стеной снова шумит проходящий поезд, и откликается у разъезда певучий рожок…

Максимка вздохнул, повернулся на бок, сунул под щёку ладонь и закрыл глаза.