Аннет Хёйзинг - Как я нечаянно написала книгу

– В общем, непролазная грязища, – сказала Лидвин, оглядываясь по сторонам.

– Придется все вынести на улицу, – сказала я.

– Все? И книги тоже?

– Да, иначе чистоту не наведешь.

– Куда же мы денем книги?

– Сложим в саду на простыню.

Лидвин принесла простыню, расстелила под яблоней. Пока она пачками складывала книги на простыне, я стала шваброй сметать с потолка паутину. И сразу же зачихала, пришлось соорудить маску из посудного полотенца.

Затем настал черед книжных полок. Начинать надо сверху и двигаться оттуда вниз. Этому я научилась у тети Адди. Когда вся пыль оказалась внизу, я подмела пол. Восемь раз выносила полный совок пыли и мусора на помойку. Только тогда смогла снять полотенце.

Лидвин, стоя в дверях, наблюдала за мной.

– Лучше пойди оботри книги от пыли, – сказала я.

Она сходила на кухню, принесла мягкую метелочку. Я ухмыльнулась. Лидвин делала то, что я велела.

Тем временем я с мылом вымыла все полки. Отчистила стол от кофейных кругов и замшей протерла окна.

Потом я хотела перемыть чашки. Стала искать средство для мытья посуды и попробовала открыть дверцу сервантика. Но ее заклинило. Я дернула посильнее.

– О черт!

– Что случилось? – спросила Лидвин из сада.

– Сервантик! – крикнула я.

Она подошла, но осталась на пороге, глядя на гору писем, открыток и записных книжек, вывалившихся из шкафчика.

– Извини, – сказала я, не решаясь посмотреть на нее. – Я искала средство для мытья посуды.

Не знаю, как долго мы так стояли, но она спохватилась первая.

– Надо же, мое прошлое вдруг вываливается из шкафа. – Она шагнула к сервантику, склонилась над кучей бумаг.

– Я пока отнесу грязную посуду на кухню, – сказала я, собирая чашки.

Когда я вернулась из кухни, все куда-то исчезло.

Я посмотрела на Лидвин. Она кивнула на печку. За стеклом топки виднелись пачки писем.

– Вот так. – Она засучила рукава. – Что теперь?

Я велела Лидвин принести ведро со свежим мыльным раствором для пола, а сама принялась драить сервантик. Потом взялась за половицы, щеткой и шваброй. Вода становилась все чернее, а на половицах проступила текстура дерева. Спина у меня вся взмокла, когда я, пятясь на коленках, выползла из домика.

– Пока что не заходи туда, пусть пол высохнет, – сказала я.

– Чайку? – спросила Лидвин.

– Слишком жарко. Лучше колы, – ответила я.

Колы у нее не нашлось. Ну, тогда просто воды.

Лежа на траве рядом с книгами, мы смеялись, глядя на Клео, которая карабкалась по книжным горам.

И обе делали вид, будто запихать свое прошлое в печку – самое обычное дело.

Когда я на велике прикатила на нашу улицу, то сразу почуяла дым, а когда подъехала ближе, увидела, как над крышей Лидвин летят искры. Первым делом я подумала: горит садовый домик. Она ведь затолкала в печь слишком много бумаги. Я рванула вверх по дорожке, бросила велик и помчалась за дом, доставая из кармана айфон.

Садовый домик был пока цел. Лидвин стояла возле него. Рубила топором какую-то деревяшку и бросала поленья в костер, разложенный совсем рядом с домиком.

Я подбежала к ней.

– Я думала, тут все полыхает.

– Так и вправду полыхает, – сказала она. Вся в поту, лицо в пятнах сажи.

Костер громко потрескивал. Когда пламя немного опало, я вдруг увидела: это ведь не поленья. А куски деревянной скульптуры из гостиной Лидвин. Она ее изрубила. Скульптура изображала женщину со скрещенными на груди руками.

– Ты… – Я кивнула на костер.

– Отлично горит! Дерево сухое, как трут, столько лет в доме простояло.

Она положила топор, села на колоду. Глядя в огонь. Я села рядом, на землю.

– Джон вырезал скульптуры из бревен, – неожиданно сказала Лидвин. – Называл себя художником цепной пилы. Он один из первых занялся этим. Говорил, что сам изобрел этот способ.

– Джон? – спросила я.

– Мой муж. Бывший.

Надо же, у Лидвин был муж? Хотя почему нет-то?

– Мы познакомились в студенческом кафе. Он был постарше меня. И показался мне зверски привлекательным. Особенно когда подступал к бревну с этой своей цепной пилой. – На губах у нее появилась улыбка.

Зверски привлекательный. Надо запомнить.

– Очень скоро я переехала к нему, мне было всего двадцать. Он постоянно твердил, что я должна писать. Мы так хорошо жили, думала я. До две тысячи третьего.

– А что тогда случилось?

– Я тогда получила большую литературную премию. Как раз незадолго до смерти твоей мамы. После интервью на телевидении приезжаю домой, а его нет, уехал.