Грейс Лин - Когда море стало серебряным

– Я не помню, – сказала она. Ей хватило бы пальцев одной руки пересчитать, сколько раз за свою жизнь она спускалась с горы. – А чьи это башмаки? На вид им лет сто!

Перед выходом Ишань бросил Пиньмэй какие-то одёжки и башмаки. Он достал их из сундука, такого же древнего, как тот ган, в котором она пряталась. С той минуты, как Пиньмэй согласилась идти с ним, Ишань шутихой носился по дому, собирая еду и одежду, – даже смотреть было смешно. Боится, как бы я не передумала , хитро улыбнулась Пиньмэй.

– Их носила Мэйя, когда была ещё девочкой, – пробормотал Ишань, обгоняя её, чтобы показывать дорогу.

Тётушка Мэйя … Пиньмэй показалось, что глоток воды, который она отхлебнула перед выходом, замерзает в животе. Но тут Ишань сказал:

– А вон уже и твоя хижина. Хочешь зайти и взять что-то из вещей?

Однако, подойдя ближе, оба увидели, что брать уже нечего. Каменные стены были обуглены, пол усыпан останками обгорелой мебели, повсюду, точно умирающие мотыльки, валялись хрупкие тёмные комья пепла.

Пиньмэй застыла на месте и разрыдалась. Вот это выжженное в углу – её кровать? А эта горстка золы – всё, что осталось от её одежды? Слёзы лились и лились, будто стремились затушить уже погасшее пламя, ледяной ветер пронизывал насквозь. Ишань, стоя за спиной у Пиньмэй, неловко погладил её по руке.

– Всё не так уж плохо, – произнёс он без особой уверенности. – Пойду осмотрюсь.

Пиньмэй молча глядела на чёрный, обугленный старый ган. Неужели всё это было только вчера? Она как будто чувствовала у себя на макушке тёплую руку Амы, такую ласковую и надёжную. Пиньмэй утирала слёзы, но они всё лились.

– Смотри, что я нашёл! – крикнул Ишань.

Пиньмэй вздрогнула от неожиданности, потом бросилась к нему. Ишань стоял там, где раньше, ещё вчера, была комната Амы, склонившись над каким-то ларцом, который пламя искорёжило до неузнаваемости. Крышка ларца, когда Ишань приподнял её, рассыпалась на куски, зато внутри оказалось нечто такое, чего Пиньмэй никогда прежде не видела. Это была куртка, сшитая из сотен разноцветных лоскутков. Казалось, она светится – до того яркими были её цвета среди мрачного пепелища. Пиньмэй приподняла куртку, из рукава что-то выпало, и они с Ишанем изумлённо уставились на ярко-зелёный предмет на белом снегу. Это был нефритовый браслет.

Глаза были закрыты. Каждый раз, когда она пыталась их открыть, слепящий свет оказывался невыносимым – в глаза как будто впивались иголки.

Что же произошло? Она спокойно плыла по Небесному Озеру, чёрная вода с лёгким плеском омывала её гигантский панцирь, а вокруг носились лупоглазые рыбки.

И вдруг, ни с того ни с сего, на неё с силой надавили, и она стремительно пошла ко дну, всё глубже и глубже. Она хрипела и металась, она вырывалась, однако всё было тщетно. Воды кругом уже не было. Черепаха била всеми четырьмя лапами, но когти стали бесполезными, словно нитяные узелки. И ещё этот ослепительный свет!

Что же это за место?

Она заставила себя открыть глаза и больше не зажмуривать, чтобы они привыкли к яркому свету.

Золото.

Вокруг – ничего, кроме золота, ослепительного золота, которое сверкало и переливалось.

Она заморгала и попыталась оттолкнуться, но под лапами был лишь мягкий шелковистый воздух. И ещё эта тяжесть на спине… Что-то давит сверху, держит и не даёт вырваться.

Неужели она в плену?

У Амы затекло всё тело. Солдат держал её, крепко связанную, железной хваткой, конь нёсся галопом, и только теперь, когда они остановились, она почувствовала, как дрожат её руки и ноги. Солдаты говорили с Амой коротко, отрывисто, но, как ни странно, совсем не грубо. С ней они обращались гораздо лучше, чем с мужчинами, которые брели, спотыкаясь, длинной вереницей, скованные одной цепью. На них орали, их безжалостно били кнутом, и, глядя на всё это, Ама наверняка заплакала бы, не будь ей так страшно.

Солдат снял её с коня и сказал:

– Идёмте, Сказительница. Здесь мы заночуем.

Вскоре Ама очутилась в шатре – в полном одиночестве. Она поняла, что это особая привилегия: ведь солдаты ютились в тесных переполненных палатках, а пленники и вовсе сбились в кучу под открытым небом. Она дрожала от жалости к ним, слыша их стоны и крики. В шатёр бесшумно вошёл другой солдат с маленьким факелом. Он развязал Аме руки и дал кусок пирога.