Грейс Лин - Когда море стало серебряным

– Стену такой длины не построишь! Это невозможно! – сказал Ишань. Его красная шапка вспыхивала в отсветах огня, будто охваченная пламенем.

Мужчина пожал плечами:

– Этот император наделал уже много чего невозможного.

– Но даже если стену достроят, это будет слабая защита, – заметила Ама. – Как её охранять? Где взять столько солдат, чтобы расставить их вдоль всей стены? Чего же он всё-таки хочет, этот император Тигр?

– Он хочет добыть Светоносный Камень, – сказал третий гость, прежде сидевший молча. – Когда кто-нибудь – жена, или ребёнок, или мать – умоляет отпустить мужа, отца или сына домой, солдаты всегда отвечают одно и то же: «Принесёшь императору Светоносный Камень, Озаряющий Ночь, – и получишь то, о чём просишь».

– Светоносный Камень, Озаряющий Ночь… – медленно повторила Ама и задумалась. Пиньмэй показалось, что в бабушкиных глазах мелькнула догадка. Однако Ама покачала головой: – Никогда о таком не слыхала…

На лицах жителей деревни отразилось разочарование. Первый гость взял у Амы из рук законченную работу – покрывало, расшитое тёмно-синим шёлком, как погребальный наряд.

– И никто не слыхал, – сказал он. – Зато теперь все мы только о нём и думаем.

Гости покидали хижину молча, но слова их эхом звучали в ушах Пиньмэй: Светоносный Камень, Великая Стена, император Тигр … В открытую дверь ворвался порыв колючего ветра. Вздрогнув, Пиньмэй вжалась поглубже в тень, надеясь стать ещё незаметнее.

Пиньмэй не думала о том, что зима затянулась, пока однажды вечером, собираясь готовить ужин, не запустила руку в банку с рисом – и вдруг ощутила под пальцами дно.

Она выдернула руку, словно ужаленная. Как быстро кончился рис! Она должна была ощутить эту гладкую поверхность только тогда, когда на деревьях набухнут зелёные почки, когда проснутся и запоют ласточки. Но сейчас голые ветки всё ещё вздрагивают от дыхания Чёрной Черепахи Зимы, а ласточки, наверное, спят так же крепко, как мидии на дне моря…

– Пиньмэй! – окликнула её Ама. – Что ты там делаешь? Где рис?

Пиньмэй схватила миску, наполнила рисом и понесла Аме. Но бабушка покачала головой.

– Нельзя брать эту миску, Пиньмэй, – сказала она.

Только тут Пиньмэй заметила, что держит в руках голубую миску, на которой нарисован белый кролик.

– Прости! – сказала она.

– Ты ведь знаешь, что эта миска только для особых случаев, – продолжала Ама. – Мой дедушка…

– …получил её от князя Города Яркого Лунного Света, – насмешливо подхватила Пиньмэй. – Но только он ещё не был князем, когда дарил твоему дедушке эту миску, так что это не считается.

– Ты дразнишь свою старенькую бабушку, только когда мы с тобой вдвоём, – Ама притворно вздохнула. – Никто мне не верит, когда я рассказываю, как ты глумишься над бедной старушкой. «Малышка Пиньмэй?! – изумляются люди. – Вот эта пугливая мышка? Да быть того не может!»

Ама ухмыльнулась, а Пиньмэй скорчила рожицу. Ама была права: когда они оставались наедине, слова уже не застревали у Пиньмэй в горле. Девочка и сама не знала, почему в присутствии любого незнакомца она чувствовала себя точно рыбка, которая вмёрзла в лёд и даже вздохнуть не может.

– Ребёнку нужна компания, одной старой бабушки маловато, – сказала Ама, посерьёзнев. – Я держу тебя тут, на горе, чтобы уберечь от опасности, но хорошо ли это с моей стороны?

– Ишань живёт ещё выше, – сказала Пиньмэй. – Из его дома даже море видно. А ещё выше, на самой вершине, живёт Дух Горы. Но его мы ни разу не встречали. – Пиньмэй посмотрела на бабушку. – А почему мы никогда его не видим? Ведь мы живём с ним на одной горе!

– Мы его видим, – возразила Ама. – Ты же знаешь, Духа Горы ещё называют Лунным Старцем. Так что ты видишь его всякий раз, когда смотришь на луну.

– Я не об этом, – сказала Пиньмэй. – Я бы хотела увидеть его так, как его видят императоры, когда приносят дань горé. Они ведь видят старика, который с ними разговаривает.

– И что ты ему скажешь? – улыбнулась Ама. – Что ты скажешь ему, моя робкая мышка, которая, чуть что, с писком бросается в норку?

Пиньмэй покраснела. Она часто мечтала научиться говорить как Ишань, внятно и веско, будто каждое его слово высечено в камне. Или как Ама, которая словно вплетала в свой голос шёлковые нити.

– Ты бы хотела, чтобы я была другой? – спросила Пиньмэй.