Грейс Лин - Когда море стало серебряным

Они шли уже очень долго, в животе у Ишаня громко бурчало, и ему пришлось признать, что он проголодался. Разворачивая подстилку, чтобы посидеть на обочине, они обнаружили пухлый пакет с рисовыми шариками – должно быть, его незаметно подсунул Сыфэнь или дедушка Сай. С радостными воплями они набросились на эти шарики, показавшиеся им вкуснее засахаренных ягод.

– Надеюсь, им не влетит от Суйи, – весело сказала Пиньмэй.

У Ишаня рот был набит, и он смог только промычать «угу» в знак согласия. Несколько мгновений было совсем тихо, не считая довольного чавканья.

Но только несколько мгновений. Потому что не успела Пиньмэй проглотить второй рисовый шарик, как издали послышался звук, который она сразу узнала. Кони! Она в тревоге посмотрела на Ишаня.

Он склонил голову набок, вслушиваясь.

– Конь всего один, – сказал он, – и скачет очень быстро. Может быть, нас и не заметят.

Пиньмэй тоже прислушалась. Теперь и она различала стук копыт по камню. Они замерли, не осмеливаясь даже проглотить свои рисовые шарики. Всё быстрее и ближе, ближе, ближе… и наконец, точно на гребне волны, из серебристой дымки вылетел всадник.

Пиньмэй завороженно следила, как он проносится мимо. Молочно-белый конь был так бел, что сливался со снегом, и поэтому казалось, что всадник – вспышка голубого шёлка – не скачет, а летит по воздуху, и только звук копыт разрушал это волшебство.

Конь с седоком уже таяли вдали, а Пиньмэй всё смотрела им вслед, не в силах отвести взгляд. Поэтому она ясно увидела, как конь, испуганно заржав, встал на дыбы и попятился и как всадник в голубом рухнул наземь.

Пиньмэй и Ишань бросились к всаднику. Конь уже растворился в снежном пейзаже, но на снегу лежал холмик серо-голубого шёлка – значит, всё это был не сон. Ишань осторожно развернул упавшего лицом вверх, и они с Пиньмэй хором ахнули. Это был не всадник, а всадница!

И она была немыслимо красива. Ещё несколько мгновений назад Пиньмэй казалось, что на свете не может быть ничего прекраснее, чем белоснежный конь, но теперь она уже не была в этом уверена. Судя по золотым украшениям и роскошному шёлку, отороченному мехом, женщина была знатна и богата, однако знатность и богатство меркли в сравнении с её красотой. Лицо, ясное и чистое, казалось выточенным из прозрачного нефрита; волосы, из которых выпали узорные заколки, растеклись по белому снегу гладким чёрным озером. Даже Ишань не мог отвести от неё зачарованного взгляда.

Женщина открыла глаза.

– Дети? – прошептала она. – Откуда здесь дети? Что случилось?

– Ваш конь сбросил вас, – объяснил Ишань. – Мы подошли глянуть, целы ли вы.

Женщина села. Она посмотрела на них, а потом по сторонам, на деревья и скалы. У неё глаза человека, который давно не знает радости, подумала Пиньмэй.

– Я припоминаю, – сказала женщина. Голос её звучал как бамбуковые колокольчики. – Байма вдруг встал на дыбы. Это совсем на него не похоже. Наверное, что-то его напугало.

Пиньмэй вспомнила красную бабочку среди снежинок, которая ей померещилась… или не померещилась? Может, это бабочка испугала коня?

– А где моя… – женщина раздвинула складки шёлка, отыскала крошечную сумочку и со вздохом облегчения прижала к груди. – Вот она. Надеюсь, она цела.

Женщина открыла сумочку и достала расшитый кусок ткани. Когда она его распрямила, у Пиньмэй перехватило дыхание. Это была вышивка, целая вышитая картина. Прекрасный дворец, окружённый чудесным садом, в саду пруды с золотыми рыбками, цветы, красные беседки. Вдоль каменной стены струился сверкающий водный поток, далеко в облаках тонули вершины гор. Вышиты были даже мельчайшие детали, от окон в форме бабочки до уток, плавающих в пруду. Пиньмэй знала, что Ама считалась искусной вышивальщицей, но эта работа была поистине необыкновенной. Каждый стежок казался живым.

– Как красиво… – выдохнула Пиньмэй. Восторг взял верх над робостью. – Это как вышивка вдовы из Аминой сказки.

– Из сказки? – переспросила женщина.

– Ой, у Пиньмэй на любой случай найдётся сказка, – сказал Ишань с насмешкой, но и с гордостью. – Она ведь у нас сказительница.

Я – сказительница? – удивилась Пиньмэй. Она виделась себе пугливой мышкой, тихоней, трусишкой – а вот сказительницей никогда.