Гонзаго Приват - Воспоминания собаки Мускуби [Рассказ]

А кларнет, тромбон и большой барабан тем временем издавали на эстраде всевозможные звуки, напоминавшие настоящий кошачий концерт.

Итак, этот командир и был…

Но лучше послушайте, что будет говорить дальше этот зазыватель…

— Входите, гражданки, граждане! Приходите смотреть представление, в котором принимают участие только собаки верхом на лошадях, — все верхом, пьесу, гражданки и граждане, которую мы показывали во всех пяти странах света!

Представление начнется с упражнения на трапеции гражданки Стефано, — прелестная мартышка, которая возле оркестра матерински ласкает Кюнигонду, свою дочку! И тотчас после этого будет представлен знаменитый, единственный, изумительный, неотразимый кавалерийский командир, Тертемпион, в разных новейших его творениях.

После большой военной пьесы, вы увидите Сириуса, несравненного Сириуса — лошадь командира; единственную арабскую лошадь, ведущую свою родословную по прямой линии от предков, дрессированную на свободе прелестной Миррой Мюссидор затем танцы на проволоке, исполняемые ее девятилетней сестрой, Имогеной; затем в роли мальчика змеи, ее пятилетний брат Педро.

Наконец, граждане и гражданки, мы закончим это умопомрачительное представление, — это единственное в мире:

Атакой пехоты!

Салютом знамени!

Взятием Редута!

Все это будет исполнено командиром Тартемпионом, который в последних из этих военных упражнений геройски погибнет со славой…

Входите, входите!.. сейчас начнется!.. Берите!.. берите билеты!.. Музыка вперед!..

— Итак, да, командир Тертемпион… — Это я, Мускуби!..

Вот уже много месяцев назад, как я из пастушечьей собаки сделалась кавалерийским предводителем армии цирка Мюссидора.

Да, почти год, что я сбежала из дома. Сбежала? Да, действительно, сбежала.

Но не торопитесь обвинять меня в неблагодарности. Не думайте, что тщеславие, жажда приключений оторвали меня от простой, но полезной жизни. Нет!

Хутор наш перешел к другим хозяевам, как-раз в то время, когда Кабассоль сделал в нем капитальный ремонт дома, для чего ему пришлось занять деньги. Таким образом, он вошел в долги. Он надеялся их уплатить, когда получит деньги от одного из своих друзей, который был ему должен, но этот друг его умер, не успев с ним расплатиться. Хутор за долги предназначен был к продаже. Как-то раз пришли неизвестные люди (я этого никогда не забуду!) на наш милый хутор и продали все: дом, землю, урожай, мебель, лошадей, коров, мулов, овец… все, — кончая собаками.

Ни отец, ни сын не присутствовали при продаже их имущества, — им слишком было тяжело терять все, что было полно семейных воспоминаний, — они уехали без меня…

Я в то время была у Тисте, который упросил, чтобы меня оставили у него. Несколько недель спустя после их отъезда произошла катастрофа!

И нам — всему стаду и собакам — пришлось вернуться с гор, чтобы быть проданными с молотка.

На другой день после нашего прихода началась продажа.

Дом был уже пуст.

Увидя его таким, мне хотелось самой уйти. — Все, что я любила, все уносили!..

Бижу? — Один сосед сел на него верхом…

Мои горные товарищи по одиночке уводились на веревке за ограду, я следила за ними вслед дороги, шедшей в гору, каждая шла уже с новым своим хозяином, все они оборачивались, чтобы еще раз взглянуть на дом, где они, как и я, родились.

Тисте был небогат… ведь, он был только пастухом… и подумайте!.. он все-таки купил Рублотту.

Пришла моя очередь.

Я хотела убежать, но меня посадили на цепь.

Я увидела Адмира — он был единственный, который остался в доме.

Ему и было поручено его стеречь.

Он важничал, нарядился как на праздник, в руке его была тросточка с золотым набалдашником. — подарок Роже.

— 20 франков… охотничья собака — хороший сторож для овец, кличка Мускуби, — кричал какой-то человек, стоявший на возвышении с молотком в руке.

— 25, — сказал Тисте.

— 30, — быстро возразил Адмир.

— 35… 40… 50…

Адмир и пастух, одни, вдвоем торговались из-за меня.

Их окружили. Ни тот, ни другой не хотели уступать.

Адмир дал 90 франков. В толпе начали шептаться. Меня стали трогать, рассматривать мою челюсть. Тисте посмотрел в свой кошелек.

— 100 франков!

— 120!.. — поспешил надбавить Адмир.

Обескураженный Тисте положил свой полотняный кошелек в котомку, наклонился ко мне, и когда он целовал меня между глаз, я увидала крупную слезу, катившуюся по его морщинистой щеке.

— Прощай, Муск, мы никогда больше не увидимся!