Олег Шатков - Ни-чё себе!

Но, если сейчас я тоже мог вволю насладиться видом внушительных усов, то понять, как сверчок стрекочет, не мог никак. Тротуар усыпан частыми пятнами непрерывно движущихся теней, и, несмотря на то, что я почти вплотную придвинул лицо к сверчку, мои глаза не могут приспособиться к чередованию светлых и темных пятен.

Через некоторое время насекомое остановилось около высокого для него обрывчика и начало задумчиво шевелить усами. Теперь его рассмотреть было легче. Я положил рядом с ним, на всякий случай, коробочку и стал разглядывать торчащие вверх «коленки», редкие, но крупные зубчики на ножках. От созерцания меня отвлек короткий разговор.

— Пьянь, — категорично сказал женский голос.

— Не-е, — прозвучал задумчиво мужской. — Не похоже. Вы на его координацию посмотрите. Больной должно: быть.

Я поднял голову. Наша небольшая компания уперлась в перекресток. Сверчок остановился около придорожного бордюра. Пульсировал желтый свет, и сверчок словно бы размышлял: ползти дальше или нет. Вплотную к тротуару, точнее, к прилегающему к нему газону, накренившись в мою сторону, медленно полз автобус. Его пассажиры с любопытством разглядывали меня.

Интерес к исследованию у меня тотчас пропал. Протянул руку, чтобы прибрать сверчка и цапнул пустое место. Вот тебе раз! Куда же ты делся? Ну, конечно же, сюда. Придорожный бордюр сложен из блоков, между ближайшими ко мне зияла щель. Заглянул — ничего не видно, чернота; дернул блоки — монолит, трактор нужен.

«Ненормальный», — вновь донесся до меня категоричный голос. Автобус взвыл. Там проблему разрешили. Что ж, надо и мне решать. Пропал сверчок. Я захлопнул не нужную теперь коробочку, сунул ее в карман и побрел к себе…

Долго не мог уснуть. Обидно. Можно сказать, в руках был сверчок. Представлял, что скажут ребята. Ромка покачает головой и пожалеет:

— Что же ты?..

А Ярослав поставит точку:

— Эх! Так я и знал.

Мне оставалось только ворочаться и ругать себя за излишнюю любознательность, В довершение всего гнали сон врывающиеся в комнату через открытое окно свист, щебетание и треск насекомого племени, раздражал тусклый зеленоватый свет от ртутного фонаря, зависшего где-то высоко над крышей. Я встал, чтобы захлопнуть створки окна, и вдруг слышу, скребется кто-то — громко и настойчиво. Откуда? Нащупал впотьмах брючину, сунул руку в карман — коробочка. Открываю — сверчок!

Он выполз на ладонь и стал шевелить усами, «оглядываться». Да, в таких потемках трудно определить, где ты находишься. Но сверчок сориентировался. Я почувствовал упругий толчок в палец, темная точка мелькнула в проеме окна и исчезла в палисадниковых зарослях. Вот теперь уж действительно все. Но от недавней обиды и огорчения не осталось следа. Я снова лег и неожиданно быстро уснул. Засыпая, видел ребячьи лица. Ребята улыбались, они все понимали.

А в коллекции нашей до сих пор над наклейкой «сверчок» пустое место.

Хлопает входная дверь.

— Пап, ты дома?

Запыхавшийся Ромка врывается в комнату, в руке у него зажата тяжело отвисающая тряпица.

— Во, смотри! — Ромка разворачивает тряпицу.

— Ниче себе! — восхищается подошедший Яроша. — Змея!

— Сам ты змея. Гусеница! — Ромка радостно смотрит на меня.

По моей спине проходит холодок, такой гусеницы я еще не видел: ярко-зеленая, гладкая, по бокам, как иллюминаторы на корпусе корабля, оранжевые пятнышки, переходящие в красные, а затем в синие ободки. А главное — величина — сантиметров десять, наверное, и сзади внушительный рог. Красавица!

— Молодец! Где взял?

— Пацаны во дворе нашли.

— Узнал, где?

— Нет, — голос сына тускнеет.

— Что же ты?

— Я сейчас! Узнаю!

Ромка разворачивается и мчится в коридор. За ним — Ярошка. С лестничной площадки доносится быстро удаляющийся вниз галдеж.

Из кухни выходит Наташа.

— Что за шум? — спрашивает она, и тут же по лицу ее пробегает брезгливая гримаса. — Мерзость. Выброси сейчас же. А платок-то, платок! Только утром чистый выдала. Опять стирать.

Я только сейчас замечаю, что грязная тряпица — не что иное, как Ромкин платок, и абсолютно согласен с Наташей, что «Опять стирать». Но не выбрасывать же гусеницу. Я о такой всю жизнь мечтал.