Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Первый мне попался на глаза новоиспечённый салага. Стриженый «под Котовского», в новой военной одежде, которая топорщилась на нём лубом, он, словно каменный, стоял у стены коридора рядом с тумбочкой и смотрел на меня, как пролетарий на буржуя — подозрительно и сурово. Я понял, что он костьми ляжет, а чужака не пропустит. Пронзив меня пристальным взглядом, он чуть-чуть улыбнулся надменной улыбкой. Понятно — на его стриженой голове пилотка со звездой, на плечах погоны, пояс с медной бляхой, а на мне из военной амуниции всего отцовская пуговица и скороходы. Только плевал я на его улыбку.

— Подполковнику от генерала!

Вот это я его огрел! Куда и важность делась, растерялся хлопец, не знает, что делать, ведь сам зелёный. Он сначала было собрался с моей бумажкой куда-то бежать, а потом спохватился и снова к тумбочке прирос, вернул мне её обратно. Можно подумать, что в той тумбочке золото и её нельзя оставить без присмотра. Я хочу идти в дверь, а он меня не пускает — стой. Ну и стоим друг против друга, словно козлы, встретившись на мостике. Он, видите ли, дневальный и поставлен здесь, чтобы не пускать посторонних лиц. Что это за чин такой, я до сих пор и не слышал, но думаю, что небольшой. У меня генеральская бумага, и дневальный мне не помеха: выбрал момент, когда он зевнул, и — из коридора в казарму.

Так вот она какая — гумно в колхозе меньше! Справа и слева вдоль стен с огромными окнами длиннющие ряды кроватей. Между ними суетится обмундированный, стриженый народ — головы, будто кочаны. Что делают хлопцы, не понимаю: то ли они убирают, то ли стелют постели. Один рядом со мной, пригнувшись к спинке кровати, целится, словно из ружья, и рукой машет то туда, то сюда, а другие по его команде ровняют спинки кроватей, чтобы было, будто под линейку. Середина казармы кроватями не заставлена — улица улицей. По ней туда-сюда гуляет офицер, наблюдая за мальчишеской суетой. Странно мне, деревенскому, на всё это смотреть, хотя я по отцовским рассказам приблизительно так себе казарму и представлял.

Но вот офицер остановился. Высокий, немного в животе полноватый — и начал на месте раскачиваться. Заложив большие пальцы рук за свою подпругу, он то поднимается на носках, то опадает на каблуки и всем туловищем шатается — вперёд-назад, назад-вперёд, — а сам орлиным взглядом поглядывает вокруг себя. Так это же и есть Маятник — подполковник Асташевский.

И тут уж я пола не пожалел — не из нежных планок — и хорошо таки топнул раза три, подходя к нему. По-моему, подполковник очень удивился моему неожиданному появлению, он даже перестал качаться и удивлённо спросил:

— А это ещё что за явление Христа народу?

Я моргаю глазами, не могу додуматься, какое отношение имеет ко мне Христос, а всем, кто это услышал, смешно. Генеральскую бумажку подполковник прочитал внимательно, даже глянул на обратную чистую сторону, не написано ли там чего. А затем — мало мне было у Бати — свой начал допрос:

— Как сдал геометрию?

— Четыре, — буркнул я под нос.

— Не слышу!

Мало того, что Маятник, так он ещё и глухой.

— Четыр-ре! — бодро повторил я ему.

— А физику? — не успокоился он.

— А физику — на «пять», — с достоинством и с расчётом на его недослышание громко ответил я.

Чую, что он подобрел:

— Смотри, какой Ньютон! Молодец!

Думалось, что после этого он отцепится, нет — снова тянет жилы:

— А диктант?

Помня отцовский наказ, до этого вопроса я ел подполковника глазами, так смотрел ему в лицо, как наш всегда голодный Жук на кусок хлеба, только что хвостом не вилял, так только потому, что у меня его нет, а тут опустил голову и прошептал, чуть сам себя услышал:

— Двойка.

Нет, не такой он уж и глухой, про двойку так и шёпот услышал. Его словно укусили или кипятком облили:

— Что? Двойка! Выгоню!

С седьмого неба, на котором я уже был после разговора о физике, я полетел в преисподнюю. Вся казарма притихла, будто в ней не было ни души. Нечего и говорить, что если бы было можно в этот момент мне куда-нибудь исчезнуть, забиться в какую-нибудь щель или воробьём выпорхнуть в форточку, то я не ждал бы и минуты. Но я не мышь и не воробей — никуда не забился и не выпорхнул, а стою олухом и, как говорится, — ни мур-мур. Правда, я не совсем этому Маятнику верю, не такой я уж и простак: если сам генерал с моей двойкой смирился, то куда он денется — всего подполковник.

Но всё равно страшно.

— Выгоню! — грозно повторил он ещё раз мне в макушку и более спокойно добавил: — Если в первой четверти не исправишь на четыре. Будешь потом ходить неучем по городу и читать вывески по слогам, деревня-матушка.