Олег Бедарев - Мы с Витькой [Повесть]

— Что там такое?

А когда я взглянул на друга, то в глазах у него увидел не то что зависть, а скорее едва заметную скрытую обиду. Я понял: ему тоже хотелось получить письмо.

— Тебе от мамы привет, — поспешил я хоть как-нибудь утешить товарища. — Ваши живут хорошо, здоровы…

— Я знаю, — внешне равнодушно ответил Витька, — дядя Вася от отца письмо получил…

Конечно, Василию Никаноровичу надо было написать, но могли же отец с матерью прислать отдельное письмо Витьке. Мне очень хотелось отвлечь друга от его пасмурного настроения. Мы взяли корзинки и отправились в лес за грибами.

Разговор у нас все время вертелся вокруг дома, двора, школы. Вспоминали мы ребят и девчонок со двора, одноклассников, припоминали всякие смешные истории. Витька вдруг пустился в рассуждения о нашей экспедиции в далекие северные моря, а мне почему-то стало стыдно.

— Хорошо бы всех наших ребят сюда, — начал я, только чтобы не продолжать начатого Витькой разговора, — вот бы грибов набрали!

— Здесь не наберешь, — возразил Витька, — это надо идти в гарь, где мы с дядей Васей ходили.

— Далеко.

— Ну и что же? — с легкостью ответил Витька. — А мы бы там палатки поставили, лагерь разбили…

Мы стали заядлыми грибниками. У каждого из нас в ближних лесах появились свои грибные места. Мы научились, как это делали Василий Никанорович и Сенька, чистить грибы на ходу. Сорвешь гриб и шагаешь дальше, а тем временем ножиком очищаешь ножку и кладешь в корзинку аккуратный, чистый белый или груздь. Самыми неприятными грибами в этом отношении были маслята: скользкие, липкие. Брали мы их редко: хватало других грибов.

Сегодня наши корзинки наполнялись быстро. Но домой мы не торопились. В лесу набрели на черничник и не могли оторваться от ягод, пока языки наши не стали фиолетовыми. На обратном пути, на лугу, в кустах наткнулись на черную смородину. Бусы крупных ягод так густо усыпали кусты, что тонкие ветки сгибались под их тяжестью.

Такие ягодные островки называются обойденышами. Когда идет сенокос, черная смородина еще не поспевает, да и не до ягод косарям. Если же кто собирается за ягодами, то уж идет на большие ягодные массивы, где можно набрать не одну корзинку. На обойденышах ягод на кустах много, а кустов мало. Тут корзинки не наберешь. Но мы наелись черной смородины до отвала.

Ягода спелая, ароматная, сладкая, с приятной кислинкой. Она, что называется, сама тает во рту. К сожалению, всему приходит конец. Черные манящие бусы еще висят на ветках, а я уже не в состоянии запихнуть в рот ни единой ягодки.

Солнце стоит высоко в небе. Припекает, как это бывает только в погожие летние дни. Мы с трудом добираемся до сенного сарая тут же, на лугу, и забираемся на сено, под самую крышу, отдохнуть. В маленьком сарае пахнет цветами всех окрестных лугов. Кругом тихо. Сразу клонит в сон, как только мы растягиваемся на сене. И мы засыпаем.

Просыпаемся мы оба в хорошем настроении, переполненные желанием что-нибудь непременно предпринять. А так как делать нам нечего, то я громко кричу и начинаю кувыркаться на сене. Витька делает то же самое. Потом мы схватываемся друг с другом бороться. Возимся мы до тех пор, пока не устаем и не чувствуем, что за ворот набилось сено. Тогда мы вылезаем из сарая и начинаем вытряхивать рубашки. И вот тут я обнаруживаю страшную пропажу.

Я ударяю себя по карману, по другому, запускаю в них руки, но не ощущаю привычного прикосновения гладкой холодной ручки моего знаменитого ножа с двумя лезвиями, отверткой, шилом и штопором.

— Что? — спрашивает Витька.

— Нож! — чуть не плачу я, продолжая поиски и ударяя по карманам, ощупывая себя и оглядываясь кругом.

— Может, ты его дома оставил?

— Как же, дома! Я им грибы чистил…

— Наверное, в сено уронил, когда кувыркался, — предполагает Витька.

Немедленно забираемся наверх и, ползая на четвереньках, осматриваем каждый квадратный сантиметр поверхности сена.

— Тихо ты! — прошу я Витьку, так как мне кажется, что он слишком сильно возится и нож может провалиться еще глубже.

Но сверху ножа нигде нет. Тогда мы начинаем перекладывать сено с места на место. Потом я выбрасываю сено прямо за ворота на улицу. Мы трудимся, обливаясь потом, и все напрасно.

— А ну, вылезайте-ка, мазурики! — неожиданно раздается голос снаружи.

В воротах стоит тот самый хозяин висуль Тимоха. Только палка в его руках кажется мне на этот раз значительно более толстой, чем тогда, при первой нашей встрече.