Валерий Роньшин - Как Наталья Николаевна съела поэта Пушкина и другие ужасные истории

— Ой-ой-ой!.. — заверещал папа от боли. — Она меня за палец укусила!

— Ну что ты глупости-то говоришь, — говорит мама. — У нее же зубиков нет.

— Да ты погляди, погляди! — тычет укушенным пальцем папа теперь уже под нос маме.

Но мама глядеть не стала. А назвала дочку Оленькой.

И Оленька стала расти-расти-расти, как это обычно с детьми и бывает.

И вот как-то раз, за обедом, Оленька чуть было не выколола папе глаз вилкой.

— Ой-ой-ой!.. — заверещал папа. — Она мне чуть глаз вилкой не выколола!

— А ты не суйся своим глазом к вилке, — говорит мама.

В другой раз Оленька чуть было не проткнула папе карандашом барабанную перепонку.

— Ой-ой-ой!.. — опять верещит папа. — Она мне чуть ухо карандашом не проткнула!

— А ты не суйся своим ухом к карандашу, — говорит мама.

Вскоре у Оленьки выросли прямые черные волосы. А еще вскоре она сказала свое первое слово. Точнее, несколько слов.

— Хватит меня называть этим дурацким именем — Оленька! — сказала Оленька.

— А как же тебя тогда называть? — удивился папа.

— Зовите меня Пистимеей, — сказала Оленька.

— А что, очень хорошее имя — Пистимея, — покладисто согласилась мама.

С тех пор Оленька стала Пистимеей. И больше уже ничего не говорила. Молчит и растет, молчит и растет. И все чего-то себе под нос нашептывает.

— Слушай, — в свою очередь шепчет папа маме украдкой, чтобы Пистимея не услышала, — по-моему, она самая настоящая ведьма.

— Да что ты ерунду-то городишь! — раздражается мама.

— А почему у тебя тогда все время молоко убегает? — спрашивает папа.

— Ой, ну подумаешь, молоко убежало.

— А почему тогда в квартире все время лампочки перегорают? — не унимается папа.

— Ой, ну подумаешь, лампочка перегорела.

— А почему тогда, — приводит папа свой самый главный аргумент, — у меня в супе все время живые муравьи плавают?

— Ой, ну подумаешь, муравьишка иногда в суп попадет, — непоколебимо отвечает мама.

А вскоре наступило первое сентября, и Пистимея пошла первый раз в первый класс. И принесла оттуда первую двойку.

— Это еще что такое?! — строго говорит папа. — Чтобы никаких двоек я больше не видел. А то накажу.

А Пистимея ему в ответ:

— Зря ты это сказал.

И при этом смотрит-смотрит на папу пристально. Папа даже малость испугался.

— Просто я хочу, доченька, чтобы ты хорошо училась.

— Много хочешь — мало получишь, — отвечает ему Пистимея.

И действительно, в следующем месяце папа получил мало, а еще через месяц ему на работе и вовсе зарплату не выдали.

Папа, конечно, сразу же в рот воды и набрал на все те годы, что Пистимея в школе училась. Зато Пистимея стала очень даже разговорчивой. Пришла как-то раз из своей маленькой комнаты в большую и говорит:

— Что-то больно много народа у нас в квартире живет. Прямо не протолкнуться.

— Да где много-то? — возражает мама. — Ты, я да наш папочка. Всего-то три человека.

А Пистимея заявляет зловеще:

— Третий явно лишний.

У папы от этих слов все внутри — уууух — и оборвалось от страха. «Ой-ой-ой, — обреченно думает он. — Мне конец пришел».

И в этот самый момент — дзинь-дзинь-дзинь — телефон зазвонил.

Мама взяла трубку.

— Это Настасья Андреевна? — спрашивает трубка.

— Да, — отвечает мама.

— С вами говорит роддом. Вы пятнадцать лет назад девочку у нас взяли. Так вот, верните ее обратно. Мы по ошибке вам не того ребенка выдали.

Короче, мама вернула Пистимею в роддом, а вместо нее привела другую пятнадцатилетнюю девочку. Красивенькую-прекрасивенькую, светленькую-пресветленькую, по имени Оленька.

— Папочка, мамочка, — воскликнула Оленька, сияя как солнышко, — я вас очень-очень люблю!..

А Пистимею с тех пор папа и мама больше не видели. Правда, один раз папе не спалось, он сидел у окна и смотрел на ночное небо. А по небу летел самолет. И вдруг папа видит, что это вовсе никакой не самолет, а — Пистимея верхом на метле. Впрочем, может быть, это ему просто почудилось.

Шла как-то двенадцатилетняя Маша из комнаты на кухню и вдруг видит — выползает из туалета какая-то гадская гадость — зеленая-презеленая и бородавчатая-пребородавчатая.

Взглянула Маша на эту гадость и — нет чтобы испугаться — влюбилась!.. С самого первого взгляда и по самые последние уши. Потому что любовь зла, мои маленькие читатели и читательницы, можно влюбиться и в козла. А Маша влюбилась в гадскую гадость.

Смотрит она на эту гадость во все свои влюбленные глаза и насмотреться никак не может.