Лариса Исарова - Война с аксиомой 

Однажды я проснулась от нетерпеливого и настойчивого стука в окно. Жила я на первом этаже, и до стекла было несложно дотянуться. Я вскочила, стала всматриваться: к окну жались две фигуры: высокая и маленькая, почти детская, закутанная в большой платок.

Я накинула халат, пальто и выбежала на улицу. Возле моего дома стоял Виталий Оленев и незнакомая мне девочка.

— Добрый вечер! — сказал он своим красивым неустойчивым баском. — Мы ушли из дома и больше не вернемся. И вот хотим посоветоваться на прощание…

Я растерялась. Ну и заявление! Да еще ночью!

— Здрасте! — после паузы сказала голосом Рины Зеленой девочка. — Меня зовут Алла. Мы с Таликом любим друг друга и хотим уехать на целину…

— Ну, пошли ко мне. — Я мгновенно представила выхоленное лицо матери Виталия. Ее воздетые к небу руки. Ее холодный, с металлическим тембром голос…

Если этот мальчик был моей откровенной отрадой, моим единственным отличником, то его мама с первых дней знакомства стала для меня откровенным наказанием. Хотя и вызвала одновременно неслыханно страстную любовь в Марии Семеновне. Оленев учился в моем девятом классе полгода, учился блестяще. И хотя стоял в стороне от классных дел, не нажил себе ни одного врага. Мне казалось, что ребята ему молчаливо сочувствуют: выдержать его образцовую маму мог не всякий образцовый сын.

Мать его была вдовой крупного профессора, молодой вдовой, но вела себя невероятно строго и солидно. Она целиком посвятила жизнь сыну. Виталий учился в музыкальной школе. Он дома изучал три языка. Регулярно посещал плавательный бассейн, занимался в математическом кружке при университете, прекрасно рисовал и при этом начисто был лишен манерного индивидуализма — непременной специфики единственного балованного ребенка. Мать даже выработала в этом шестнадцатилетнем парне определенную самодисциплину. Мы знали, что режим дня у него подчинен точному расписанию. Знали, что свои великолепные костюмы он гладит и чистит сам. Да и рубахи стирает. А в одном из походов выяснилось еще, что Виталий прекрасный повар. Он пристыдил наших девочек: его кулеш по праву был признан лучшим.

И при всех этих талантах Оленев не вел себя зазнайкой, первым учеником. Он был очень скромный и хороший товарищ.

Его мама стала председателем родительского комитета школы. Она посещала уроки, она давала советы (и часто дельные) учителям. Она наладила тесную связь с детской комнатой милиции, и кое-кто из мальчишек ее боялся не меньше, чем Марию Семеновну. Родительские собрания в моем классе, по ее милости, превратились для меня в пытку. Нет, она меня не поучала, она была достаточно тактична и выдержанна. Она только комментировала мои выступления, детально рассказывая каждому родителю, чем славен его сын или дочь. Рассказывала, ничего не смягчая, хоть я предупреждала, что для некоторых ребят эти ее откровения кончаются побоями.

— Значит, надо будет этих родителей привлечь к ответственности, — говорила она, вытаскивая свой толстый блокнот. — Но скрывать проступки подростков непедагогично. И Мария Семеновна со мной полностью согласна.

Оленева была очень полезна нашему классу. Она доставала билеты на коллективные посещения лучших премьер в театрах; она сообщала нам обо всех городских выставках; она помогала трудоустроить тех ребят, кто отсеивался по различным причинам из школы…

И вот эта мама панически боялась юношеской любви. Всякого упоминания этого слова, всякого намека. Потому что она разработала для своего сына твердую жизненную программу. И без улыбки однажды сказала:

— Виталий женится только после защиты кандидатской диссертации.

— А почему не после окончания университета?

— Семья — всегда обуза. Если не моральная, то материальная. А наука требует стопроцентной отдачи…

Могла ли она тогда предположить, представить на секунду, что ее кроткий сын так серьезно влюбится в шестнадцать лет?

Гости чинно разделись у меня в комнате и сели к столу, а я быстро заправила постель и пошла ставить чайник.

Когда я вернулась, Виталий сидел, точно замер, а Алла уже переворошила тетрадки на письменном столе, пробежала пальцами, как по клавишам, по корешкам книг на книжной полке и добралась до тумбочки, на которой у меня стояли духи и пудра.