Марина Москвина - Не наступите на жука

— «Бу-бу-бу-бу» — что-то невразумительное. Типа того, где брал — там нету. А я: ну где? А он — бац между нами шахматную доску и, не ответив, удалился.

«Странно, — подумала Женька, чокнутая насчет злодейств. — Чего это он темнит? Не банда ли спекулянтов орудует у нее под носом? Не связаны ли спекулянты с сетью разбросанных по миру браконьеров? Из чего шапки? Канадский волк? Бразильский тушкан? Камышовый кот? Вдруг это звери, исчезающие с лица Земли?..»

Бессловесное появление Проракова прервало разговоры о шапках.

Так окончился день, когда выпал первый снег. А снега к ночи и след простыл. Стаял.

У Вити Паничкина пропала шапка.

Он впал в жуткое отчаяние, в душераздирающую тоску. Рвал на себе волосы, охал, отдувался, всех и каждого подозревал, в общем, вел себя очень неприлично.

— Что за столпотворение в такую рань? — поинтересовался Владимир Петрович.

Витя пал ему на грудь и чуть ли не заплакал как дитя.

«Шапку Витину, видимо, украли, — думал Владимир Петрович, гладя трудовика Паничкина по голове.

Факт сам по себе вопиющий. А такие шапки у всех учителей. Да и у Владимира Петровича тоже есть подобная шапка. Возьмись похититель за дело капитально, большой сплоченный коллектив очутится без головных уборов. За исключением Валетова. Он свою шапку даже в столовой норовил не снимать.

Созвали экстренный педсовет. Витя повел себя вспыльчиво, взбудораженно и агрессивно.

— Жулики! — кричал он. — Я всегда знал! ОНИ должны были что-нибудь украсть! У меня!..

В кабинете у Паничкина висел плакат: «Плохая работа — хуже воровства». Теперь он и сам был не уверен, так ли это.

Слово предоставили Григорию Максовичу. Он сказал:

— Спокойствие! Мы отыщем и вора, и шапку! Меня взволновала другая сторона вопроса. Философ Сенека говорил: «Часто учат обману тем, что обмана боятся». Взять могли у любого из нас, а украли у Паничкина. Не сам ли он тому причиной?

— По-вашему, кто своровал и кого обворовали, — молвила Оловянникова, — одного поля ягода?

— Мне кажется, да, — сказал Григорий Максович. — Мне кажется, все зависит от всего .

И Григорий Максович рассказал, как Рене Декарт плыл на небольшом судне по Дунаю и читал книжку. Слышит — матросы (они ведь не знали, что он понимает по-немецки) собрались его убить. Не потеряв самообладания, он осмотрел свое оружие, убедился в его исправности и принял такой дружелюбный вид, что никто не посмел на него напасть.

Так иносказательно Григорий Максович дал понять, что философы Декарт и Сенека вправе гордиться своим образом мыслей и действий в отличие от трудовика Паничкина, шагающего по призрачному пути недоверия, затюкивания и проедания плеши.

«Какой же Григорий Максович, — думал ночвос Прораков, — малоприятный на вид, какое у него лицо — не наше… »

Потерпевший Паничкин вспыхнул, раздул крылья носа и, не сдерживая чувств, сказал:

— Узнаю, кто взял, разорву, как рыбу.

За окном кабинета директора в овраге остановился грузовик. Из кузова выскочил народ в кожаных тужурках. Они расстелили брезент, а на брезенте раскинули что-то вроде серебристой шкуры доисторического животного.

— Я имею сообщение, — сказал Борис Викторович Валетов. — Моя шапка на днях интересовала ученицу шестого «В» Конопихину.

К первому грузовику подъехал второй. Оттуда стали выгружать баллоны. Зеленая гора баллонов лежала на снегу, от них толстый шланг потянулся к серебряной шкуре, когда в кабинет директора явилась Шура и — прямо с порога — принялась икать.

— Хорош икать! — крикнул Паничкин. — Ты шапку украла или кто?

Шуре дали воды.

Там, в овраге, освободили от чехла корзину. Ярко-желтую с красной полосой. Вроде таких, на которых когда-то летали на воздушном шаре.

Шура выдула два стакана и знаком показала, что выпьет третий.

— Это ей как мертвому припарки, — сказал Паничкин.

— Ее надо испугать, — предложил Прораков. — Верное средство. От всего.

— Как вам не совестно, — пристыдил его Григорий Максович. — У нее на папу упал аквариум.

В овраге валялись мешки, неизвестно чем набитые. На мешках аршинными буквами было написано: «L’ESPACE. PARIS» — «КОСМОС. ПАРИЖ».

Один человек, он у них за главного, в черном летчицком шлеме, махнул рукой, и серебряная шкура начала оживать и подниматься. Толпа народа, в том числе очень крепкие женщины и пара-тройка старух, удерживали ее за тросы.

— Граждане-товарищи! — обомлел Владимир Петрович. — Это же… воздушный шар!..