Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

Громоздкий ИЛ-4 стоял, задрав к низким облакам прозрачный нос штурманской кабины. Было по-северному призрачно-светло, как обычно здешними белыми ночами. Под брюхом самолёта уже висела густо смазанная рыжим маслом торпеда. Техник доложил командиру экипажа, старшему лейтенанту Корневу, о готовности материальной части самолёта к полёту. Привычный осмотр машины: каждый член экипажа – своё хозяйство.

Корнев натянул с помощью моториста парашютные лямки, защёлкнул каждую из них в замок. Ртом поддул в резиновые трубки на груди ярко-оранжевый спасательный жилет – «капку», надетый поверх комбинезона. И только после этого дал команду: «По кабинам!»

Знал бы Корнев, какую неоценимую службу сослужит ему вскоре эта «капка»! И как кстати придётся именно то, что Корнев даже в спешке не забыл поддуть её! Однако в тот момент командир экипажа, конечно же, совершенно не думал обо всём этом. Он попросту делал то, что диктовала ему инструкция, и делал это почти автоматически.

Взревели моторы. Короткая рулёжка. В шлемофоне голос:

– Взлёт разрешаю.

Винты на малый шаг. Рычаги газа – до упора. Замелькала взлётно-посадочная полоса, смазалась скоростью в сплошной серый поток. Штурвал резко от себя, чтобы оторвать хвост. И затем медленно на себя. И ещё. Мягкий толчок. Снова толчок. И последний, почти незаметный, когда взлетевшая машина едва задела колёсами какую-то неровность.

У Корнева, сколько он ни летал, всегда этот миг отрыва от земли вызывал особое чувство. Словно пройдена какая-то грань и ты вступил в новое состояние, значительно более важное и ответственное, чем там, на земле. Может, он вообще был рождён для воздуха, Николай Корнев? Но в любом полёте он неизменно ощущал прилив собранности, сил и энергии.

До береговой черты шли вслепую, в облаках. Когда по расчётам штурмана выскочили к побережью, пробили облачность. И потянулись на бреющем над самой водой. Сверху их прикрывало серой, моросящей нудным дождём хмарью.

Кончалось короткое северное лето. На смену белым ночам надвигалась долгая полярная ночь. Однако до полярной ночи было ещё далеко. И сейчас сквозь сеющий дождь и лохмотья облачности над штилевым морем изливался молочно-серый, не дающий теней свет.

Они около двух часов резали зигзагами квадрат, указанный начальником разведки полка. От монотонного гудения моторов и однообразия серой с нескончаемым дождём-пылью мути слипались глаза.

Едва различимый вдали караван первым заметил Володя Тарутин. Крикнул:

– Командир, справа!

Голос его резко ударил в шлемофоне по ушам.

– Где? – спросил Корнев. – Ага, вижу. Идём на сближение. Приготовиться. Перепелица! Веселков! Вы не дрыхнете там?

– Ну, что вы, товарищ командир, – обиженно отозвался из своей кабины стрелок-радист Ваня Перепелица. А Саша Веселков, вообще более замкнутый и неразговорчивый, смолчал. Но и так было понятно, что он, как обычно, весь внимание.

С транспорта и кораблей охранения их встретили огнём мили за три. По бортам эсминцев и сторожевиков заплясали огоньки выстрелов. Звука выстрелов они в самолёте не слышали. Ни за три мили, ни когда подошли ближе. Всё перекрывал мощный гул моторов.

Легли на боевой. Ровно тридцать метров над гладью воды. И ни-ни от заданных скорости и курса. У Корнева вспотели руки в меховых крагах и взмокла спина. Смотрел прямо перед собой, на цель, на транспорт. Но краем глаза видел беззвучно рвущийся вокруг самолёта шквал огня. В плоскостях тут и там мгновенно, словно невидимый фокусник показывал хитрый фокус, возникали рваные отверстия. Впереди по курсу яркими бутонами расцветали вспышки снарядов. Из воды один за другим стали подниматься, почти доставая макушками до облаков, зелёные столбы воды. Они опадали с пенным всплеском, вдавливая под собой круглые чаши. И от огромных чаш волнами расходились затухающие круги. Это заговорила артиллерия главного калибра.

– Приготовиться к сбросу торпеды! – скомандовал штурман. – Ну, дадим мы им сейчас, теники-веники!

Что произошло дальше, Корнев понял лишь через несколько минут. Мощный удар вырвал у него из рук штурвал. Перед глазами мелькнул падающий влево горизонт… Ещё один болезненный удар – и всё потухло.

В чувство Корнева привела ледяная ванна. Его будто обожгло, насквозь пронзило нестерпимым холодом.

Медным гулом гудела голова. Плюс ко всему Корнев наглотался горько-солёной воды и еле отдышался. Кашляя и отплёвываясь, он огляделся. На поверхности воды, не давая ему утонуть, его держал поддутый перед вылетом ярко-оранжевый жилет-«капка». Невдалеке покачивался под моросящим дождём ещё какой-то предмет такого же цвета. И больше вокруг ничего. Кругом была затянутая дождевой пылью пустота. Пустота и мягкий, затихающий накат волн.