Юлия Бийе - Война Катрин [litres]

Его похвала меня окрылила. «Одна из лучших молодых фотографов послевоенного времени» – вот как он меня назвал.

Возвращаясь в Севр последним автобусом, мы с Пингвином строили планы, воображали, какой замечательной получится выставка. Всю дорогу парили в мечтах.

А потом занялись работой: сначала отбирали снимки, мучились, мучились и остановились на шестидесяти. Затем стали их развешивать, располагали то так, то этак на стенах каменного лабиринта, будущего выставочного зала. Мы смотрели на фотографии вблизи, потом отходили подальше, стараясь оценить впечатление, проверить, как падает свет, не отсвечивают ли они, не меркнут ли…

Я проводила на выставке все четверги, а зачастую и субботы, хотя всегда колебалась, уехать мне или остаться. В субботу сироты в школе чувствуют себя особенно одиноко, конечно, в этот день я им нужна. Обычно родители приезжают и забирают детей на выходные, но теперь большинству ехать некуда, и, хотя этот Дом – наш, он не может нам заменить родные дома, которые мы потеряли. Я уезжала из школы с ощущением предательства, я бросаю детей, им сиротливо и грустно. Но выставка возвращала мне желание жить, а оно в последние годы не часто меня посещало.

Я привыкла к поездкам в Париж. Вошла во вкус путешествий на автобусе, который увозил меня вдаль от Дома и томительного ожидания. Я вспоминала рассказы Аньес, как они бродили вместе с фотографом, приглядываясь к кипящей на улицах жизни, подмечая разные сценки.

Идея мне понравилась, я тоже охотилась за сценками, когда делала свои первые снимки у нас в Севре. И теперь через окно автобуса я стала снимать прохожих, неожиданные происшествия, чувствуя, что ко мне мало-помалу возвращается интерес к сиюминутной жизни. Владелец галереи рассказал мне о новом веянии в фотографии: художники стремятся запечатлеть мелкие каждодневные радости, обиды или несправедливости нашей жизни. Их в первую очередь интересует человек. Я еще не решила, как отношусь к этому направлению. Предпочитаю пока думать, что фотография – это окно в мир грез. Но мне опять стало интересно размышлять об этом. Иногда меня провожал Жанно и ждал, пока я поговорю с галеристом или что-то сделаю на выставке. Ему нравилось гулять по парижским улицам и по набережным Сены, где он рылся в коробах букинистов. Он еще больше увлекся историей и надеялся, что рано или поздно будет преподавателем и сможет делиться мудростью прошлого с молодыми студентами.

Галерист обращался со мной как с принцессой, а меня смешили его великосветские манеры, и я не отказывала себе в удовольствии шокировать его изредка жаргонным словечком девчонки с Монмартра.

9 февраля 1946 г.

Сегодня великий день. Вернисаж. Пингвин, Чайка, Жирафа, Кенгуру и другие учителя нарядились как могли. Жанно держит меня за руку крепко-крепко.

В автобусе у меня затряслись поджилки, и я решила вернуться обратно: нечего позориться, не придет никто на выставку какой-то безвестной, бездарной девчонки. По случаю вернисажа я купила себе модное голубое платье с вырезом спереди, узкой чуть ниже колен юбкой и прорезными карманами. А к нему такие же голубые туфли на каблуках. Цвета полевого цикория, корни которого я собирала в Пиренеях. Нашего заменителя кофе. Я потому такое платье и выбрала. Чтобы принесло мне удачу. А теперь чувствую себя в нем смешной и неуклюжей. Ковыляю на высоченных каблуках в узком платье не по сезону. Я вспомнила модные журналы мадемуазель Арманды, учительницы в деревенской школе, и подумала: кажется, я такое же глупое и нелепое создание, как она.

Жанно твердил, что я красивая, что фотографии у меня классные, но мне становилось все хуже и хуже, а мы все ближе подъезжали к остановке «Площадь Сен-Поль». Жанно держал меня крепко и не отпускал, сбежать никакой возможности. Галерист порекомендовал нам прийти к восьми часам, чтобы у публики успело разгореться желание меня увидеть.

Больше всего я боялась очутиться в пустом зале, где стоял стол с бутербродами и шампанским, которое заказали в немалом количестве. Пингвин молчал, но я чувствовала, он тоже тревожится. Наверняка не меньше моего боится фиаско и все его лучезарные обещания кажутся ему сейчас очень сильно преувеличенными. И я ему прямо в лицо высказала, что мне неприятно смотреть, до чего он за меня боится. Пингвин расхохотался. И заявил: плохо же я знаю его друга. Владелец галереи – знаток и любитель искусства, этого у него не отнять. Но еще и коммерсант, умеет подавать и продавать фотографии, а кроме того, весьма дорожит своей репутацией открывателя талантов – так окрестили его журналисты специализированных изданий. Он вложился в выставку, потому что уверен в моих способностях, и внакладе после нее оставаться не собирается. Он заранее разослал множество пригласительных билетов, постучался во все двери, какие могут открыться, и только после этого заказал шампанское.