Юлия Бийе: Война Катрин [litres]

Предусмотрительная Мышь заранее приготовила для нас хлеб, сыр, несколько квадратиков шоколада и даже пару яблок, последних, какие уцелели у нее с прошлой осени. Она нагрузила меня провизией и, воспользовавшись тем, что руки у меня заняты, ущипнула за щеку и засмеялась.

Мы заперли дверь на ключ, и долгое скитание по Франции началось, возвращая мне лица тех, кто, помогал мне и становился дорог. Я прокрутила свой фильм в обратном порядке, к кадру, который сняла перед отъездом из Севра.

Я тогда сфотографировала хрупких девочек балерин, они подняли на руках подружку, и она превратилась в летящего ангела.

Потом снимок моей провожатой, самой первой, Элен Дамье, хотя имя наверняка ненастоящее. Она к нам спиной, наклонилась за чемоданом. Затем день первого причастия в монастыре Святого Евстафия, потом портрет матери-настоятельницы и фотография Аньес. Как только Аньес начала мне задорно улыбаться из глубины ванночки, я сразу услышала ее смешок. Мы снова сделали снимки, которые когда-то уже были напечатаны у Этьена.

Появились первые фотографии Алисы, она словно бы тает в тумане. Одета вуалью, которая делает ее невидимкой. И я сразу вспомнила, как ломала голову, почему никак не могу ее сфотографировать. А вот и портреты моих фермеров. Воспоминание о выпавшем нам счастливом дне было бодрящим, как глоток старого вина, и сладким, как яблочный пирог. Точно такие же фотографии красуются сейчас у них в альбоме на ферме.

Тени Алисы зачернили белую бумагу, сделав девочку еще таинственней.

Потом настало время замка Панж, обозначились портреты детей, я не забыла никого из них. Тени стали лицами трех неразлучных девочек, на этой фотографии они испуганные, а на той улыбаются. Я старалась изо всех сил, следила во все глаза, чтобы не передержать снимки, не сделать их слишком контрастными, отвлекая себя от воспоминаний о живых девочках, они были, их увезли, они исчезли, возможно, их нет в живых.

Я сосредоточилась на технике, чтобы не поддаться горю, не заплакать от щемящей боли.

Дюжина отражений в воде, в лужах, опрокинутое небо, плывущие между ветвей облака. Кристина и ее обожаемый Антуан в стекле входной двери. Катринетта в другом отражении вместе со своими родителями, смотрящими на нее с любовью и нежностью.

А потом хаос Парижа, обожженные, заваленные, разбитые улицы.

Когда я добралась до нашей квартиры, мои движения замедлились, и Пингвин стал сам качать ванночку, давая мне время прийти в себя. Руки женщин с ножницами и бритвой зашевелились в проявителе, и мы смотрели, как их движения повторялись и повторялись – до бесконечности, пока мы не повесили фотографию на бельевую веревку сушиться.

Пирамида американцев, поющих с улыбками во весь рот, нас позабавила.

А когда мы повесили сушиться последнюю фотографию, Пингвин сказал, что мы не спали почти трое суток. И ели только то, что приготовила для нас добрая заботливая Мышь.

Мы открыли дверь лаборатории и снова оказались в реальном времени. Я поняла, что у меня нет сил и я едва могу идти, до того устала. А до этого не чувствовала никакой усталости, занятая только рождающимися картинками. У Пингвина слипались глаза, он зевал и сразу отправился домой спать.

Я с трудом вскарабкалась на верхнюю кровать и рухнула в сон, не раздеваясь.

– Вы с Пингвином проспали целых трое суток, – упрекнул меня Жанно.

С того самого утра Жанно прибегал чуть ли не каждый час и проверял, дышу ли я.

Пингвин пробудился первым, жутко голодный, и, когда узнал, сколько спал, разразился таким смехом, что рассмешил и Чайку, хотя до этого она сердилась на мужа за такое долгое затворничество. Безудержный смех Чайки до того изумил ребятишек, что, как только я появилась в столовой, они просто облепили меня, торопясь рассказать о таком чуде.

Фотографии сохли на веревках. По мере того как мы печатали очередную пленку, их становилось все больше и больше.

По крайней мере, с этим заданием я справилась. Вернулась с фотографиями, как просила меня Чайка перед отъездом. Теперь оставалось найти дорогу для моих фотографий, а главное, решить, какой дорогой пойду я. Одно я знала твердо: как только война закончится, покажу свои снимки Этьену.

Вот теперь я могла себе позволить перенести на бумагу длинное письмо, которое мысленно писала уже не один месяц. Я рассказала немного о своих путешествиях и постаралась, не признаваясь прямо, дать понять, что к нему чувствую. Трудно находить верные слова, не впадая в дурацкий романтизм. Я не решилась впрямую сказать, о чем мечтаю, и дала адрес Дома в Севре, надеясь, что он мне ответит. Я боялась, что он забыл меня, но в глубине души знала, что это невозможно, потому что наша встреча была чем-то совершенно невероятным.