Бернард Эшли - Терри на ограде

Даже в самый яркий солнечный день на дне лощины сумрачно и угрюмо. Над головой сплетаются верхние ветви исполосованных ножевыми шрамами деревьев, а пыль и камни истоптаны поколениями бегающих здесь и дерущихся мальчишек. В дальнем, самом глубоком краю, где лощина граничит с унылыми улицами, подступающими к докам, в закрытом металлической крышкой кирпичном канализационном колодце каким-то нездешним, приглушенным сыростью эхом отдается шум подземного потока. Терри и прочим мальчишкам с Фокс-хилл место это внушало суеверный ужас. Тут был самый низкий край лощины, и оттого всякие игры с погоней и преследованием неизменно приводили мальчишек сюда, к металлической крышке колодца, но те из них, что жили в верхнем краю, не застревали тут надолго. Так славно бывало снова оказаться на светлом, солнечном просторе плоской пустоши. Опасность, которая подстерегала внизу, далеко не всегда существовала только в их воображении. Если тамошние мальчишки не знали тебя или не считали за своего, ты очень скоро испытывал на себе, каково бывает преследуемому зверю, а если и считали за своего — по футбольной команде или клубу, — все равно ты там не задерживался: крикнешь на бегу «Здорово!», и тут же назад. Иной раз кто-нибудь из твоих друзей окажется там со старшими братьями и их приятелями, и тогда при встрече он глядит на тебя косо.

Идти туда Терри вовсе не собирался. Было у него свое любимое местечко в верхней части лощины, неподалеку от пустоши, там-то он и хотел укрыться ненадолго; пускай мать знает: он уже не маленький, может обойтись и без них. Несколько можжевеловых кустов тесно росли над узким овражком в верхней части лощины, и, укрывшись под ними, ты оказывался в полном уединении, словно на Диком Западе, а все-таки сюда доносился успокоительный гул машин с проходящего поблизости Лондонского шоссе. Здесь было не слишком уютно, лондонцы давным-давно истоптали овражек, и стоило шевельнуться, отшлифованные ногами камешки сыпались вниз; зато тут можно было спрятаться от всех глаз, а от ветра и холода укрыться пластиковой пленкой, что лежала в сумке. Вышло очень удачно, что он прихватил тогда пленку — думал, она опять пригодится для игры в саду. Всю дорогу, пока спускался по пологому склону Фокс-хилла к пустоши, Терри держал в уме это местечко; ему даже смутно виделось, как тесно стоят эти кусты и как он приспособит над головой пластиковую пленку. Да, говорил он себе, у него есть свой план действий, и к утру они там, дома, уж наверняка уразумеют, как худо ему было, оттого что с ним так несправедливо обошлись.

Предвечернее весеннее солнце спряталось, и в ровном хмуром свете пустошь казалась двухмерным бледно-зеленым ландшафтом, какой видишь на экране цветного телевизора. Время близилось к шести, и здесь было непривычно пусто.

Терри стало не по себе — нет, приходить сюда не следовало. Странно и не очень-то приятно оказаться тут одному. Все друзья, с которыми он бывал тут, сейчас кто где. Здесь сейчас все равно как на Главной улице в воскресное утро. Только шоссе живет своей суетливой жизнью, и легковые машины, спешащие домой, и переполненные автобусы двигаются сплошным потоком, уткнувшись носами в хвост друг другу, но дорога — сама по себе, ничто не связывает ее с пустошью, машины идут мимо, и никто не глядит по сторонам.

Терри перешел дорогу по пешеходной зебре и вдруг, так же внезапно, как сменяются кадры в фильме, ощутил, что сбежал из дому. Ощутил именно потому, что оказался за шоссе, в стороне от своего квартала, от привычных улиц. Кто бы ни стал его искать, перед шоссе скорей всего остановится и повернет назад, к строительным участкам и пустующим домам на Фокс-хилл. Поначалу им и в голову не придет кинуться на пустошь, а уж когда кинутся, не так-то просто будет отыскать его убежище в темноте. Проищут, пожалуй, всю ночь и разве что перед рассветом увидят — он свернулся под кустом. Тогда уж, верно, поймут, как горько ему было от их несправедливости. Его пробрала дрожь. И он пожалел, что вместе с сумкой и пленкой не догадался прихватить пальто.

Перед ним раскинулась зеленая пустошь, а за ней, в отдалении, — замершие краны доков и на другом берегу реки, в мглистой дымке, Большой Лондон. Где-то впереди, внизу, отсюда не увидать, — Темза и пристани. Сверху, с верхнего края лощины, все это станет видней, а когда он подойдет к можжевельнику, где будет его привал, совсем скроется из глаз. Картина эта знакома и привычна, как обои дома, только разделяющая их река отодвигает ее вдаль. «Другой берег» всегда был за пределами их мира и только придавал тон всей картине — яркий, солнечный, приближающий его к ним, или мглисто-холодный, отдаляющий. Сегодня вид зловещий. Над другим берегом клубятся темные низкие тучи, и Терри показалось, там, на тех спрятанных от его глаз улицах, тысячи людей спешат укрыться в своих домах.