Энн Эшли - Колье для Изабеллы

Прекрасно подобранная упряжка серых лошадей — предмет восхищения и зависти многих светских прожигателей жизни — промчалась под изящной аркой, одним из лучших образцов елизаветинской архитектуры [1] Имеется в виду архитектура времен правления английской королевы Елизаветы I Тюдор (1533–1603). — Здесь и далее примечания переводчика. в графстве Уилтшир, и остановилась на конном дворе.

Маркус Равенхерст, владелец этой необыкновенной пары, бросил поводья груму, первым спрыгнувшему на землю, и затем, с легкостью тренированного атлета покинув щегольской двухколесный экипаж, широким шагом направился к дому.

На холодном февральском ветру пелерина дорожного пальто развевалась вокруг его высокой мощной фигуры, сухие листья взлетали над дорожкой, кружились в воздухе и вновь падали на землю.

Равенхерст окинул неодобрительным взглядом высокие деревья, со всех сторон обступившие великолепное здание и погрузившие его в унылый сумрак. Поднявшись под относительную защиту величественного портика, он протянул руку в перчатке и несколько раз резко стукнул до блеска начищенным медным дверным молотком.

Через минуту или две тяжелая дубовая дверь открылась.

— О, господин Маркус! — радостно воскликнул седой дворецкий с фамильярностью, дарованной долголетней преданной службой, и, отступив в сторону, пропустил гостя в холл. — Ее светлость не говорила, что ожидает вас, сэр.

— Она и не ожидает, Клег! Я направлялся в Сомерсет и решил заехать сюда. Визит будет очень коротким. Я останусь лишь на одну ночь.

Положив цилиндр и перчатки на столик, Маркус снял пальто, оставшись в безупречно сшитом синем фраке и бежевых брюках, без единой морщинки обтягивающих мускулистые ноги. На простом двубортном жилете не было ни одного брелка, безукоризненно повязанный шейный платок сиял ослепительной белизной. Единственное украшение, простое золотое кольцо с печаткой, привлекало внимание к красивым рукам.

Как всегда, старый слуга молча одобрил этот скромный, но элегантный наряд, в который раз подумав, что во всей стране не найдется, пожалуй, и дюжины джентльменов, умеющих носить одежду так, как старший внук его хозяйки.

— Ее светлость отдыхает в своей гостиной, сэр, — сообщил старик, благоговейно принимая пальто. — Я поднимусь и доложу о вашем прибытии.

— Не утруждай себя, Клег. Я сам доложусь. — Редко появляющаяся у Маркуса улыбка преобразила его суровое лицо. — Бабушка наверняка осыплет меня упреками за то, что я не навещал ее несколько месяцев. Так что я избавлю тебя от необходимости стоять рядом и слушать, как она бранится.

— Как пожелаете, сэр, — спокойно ответил дворецкий, но уголки его губ предательски дернулись. — Я прикажу приготовить вам спальню.

— Спасибо, Клег. И проследи, чтобы мой грум ни в чем не нуждался.

На верхней площадке лестницы Маркус повернул направо и пошел по узкому коридору, ведущему к личным апартаментам бабушки. Постучав в дверь, он не стал дожидаться ответа и вошел. Вдовствующая графиня сидела в кресле у камина. Ее ноги были укрыты пледом, на коленях лежала раскрытая книга.

— Клег, кажется, к нам кто-то приехал? — Она даже не побеспокоилась повернуть голову и посмотреть, кто вошел.

— Не могу выразить словами свое облегчение, бабушка: ваш слух, как и прежде, чрезвычайно чуток.

— Ха! Равенхерст! — Графиня сурово взглянула на приближающегося любимого внука и с мрачным юмором заявила: — Я уж начала думать, не умер ли ты. Целый год тебя не видела.

— Три месяца, мэм! — В глазах Маркуса замелькали озорные искры, но он очень сдержанно поцеловал бабушку в розовую щеку. — Не сомневаюсь, что вы счастливы видеть меня здоровым душой и телом.

Графиня фыркнула:

— В этой семье нет другого такого тела. Ты — идеальный образец мужественности, Равенхерст. Конечно, красотой Бог тебя не наградил, — тут же испортила она свой комплимент довольно жестокой откровенностью, — но ведь не все женщины падки на смазливую внешность.

Маркус встал спиной к камину и с любовью взглянул на бабушку. Кроме палки из эбенового дерева, помогавшей ей передвигаться, и белоснежных волос под кокетливым кружевным чепчиком, мало что выдавало прожитые графиней семьдесят пять лет. Ее кожа осталась атласно-гладкой, серые глаза сияли, а главное, к полному замешательству старшего сына и его жены, она сохранила острый ум и язвительный язык.