Клаус Хагерюп - Маркус и Диана

Привет от Маркуса Симонсена, тринадцати лет. От меня самого.

Он напряженно поклонился Диане и вручил ей письмо. Потом он отвернулся, подошел к окну и стал смотреть на улицу.

Сигмунд сидел, теребил одеяло и делал вид, что его нет. Диана стояла посреди комнаты с письмом в руках.

Маркус знал, что сейчас может случиться все, что угодно. Она может разозлиться, может засмеяться или просто уйти. Это не имело никакого значения. Все кончилось. Диана Мортенсен. Маркус-младший. Все было ненастоящим. Все превратилось в фильм. И теперь фильм кончился. Он почувствовал какое-то опустошающее облегчение. Он стоял у окна и смотрел на звезды. Они были настоящими. Он услышал ее шаги.

— Маркус.

Было невозможно понять по голосу, злится она или нет. Это не имело никакого значения.

— Вон Сириус, — сказал он.

— Что?

Ее голос был слабым, как дуновение ветерка. Дуновение перед штормом.

— Сириус восемь лет назад. За столько времени свет от звезды доходит до Земли. Хотел бы я там сейчас оказаться.

— Где?

Она действительно говорила так тихо или просто была очень далеко?

— На Сириусе, — сказал он, — восемь лет назад.

Она положила руку ему на плечо. Потом сжала пальцы. Он повернул к ней голову. И тут случилось то, чего он ожидал меньше всего. Диана Мортенсен заплакала. Ее тело дрожало. Она кусала губы, а слезы текли по щекам и рисовали черные полосы на бледном лице. Она плакала, как ребенок, маленькими короткими всхлипами, пытаясь вытереть слезы розовым платочком, который покрывался красными, черными и желтоватыми пятнами от всех красок на ее лице. Она отпустила его плечо и поднесла руки к глазам, наклонив голову вперед так, что он увидел корни ее волос, не золотистые, а песочные. Он хотел погладить ее по волосам, но не посмел. Ему было всего тринадцать лет, и он понятия не имел, как утешать несчастных кинозвезд.

— Извини, — пробормотал он.

Она убрала руки от глаз и подняла лицо. Потом улыбнулась. Печальной улыбкой, которую Маркус уже видел сотни раз.

— Ну и как? — спросила она.

— Что?

— Мои слезы. Похожи на настоящие?

— Потрясающе,— раздался голос Сигмунда.

Он сидел на кровати, вскрыл пакетик арахиса и с восхищением смотрел на Диану.

— Я ведь хорошо умею плакать, да? — весело сказала она. — Я буду играть в «Ромео и Джульетте» и должна все время упражняться.

— Конечно, мы не будем мешать, — сказал Сигмунд. — Правда, Маркус?

Маркус не отвечал. Его вдруг озарило, и он все понял. Не когда она плакала, но когда он увидел полосы на ее лице, русые волосы у корней и улыбку, которая была не ее собственной, а выученной на киностудии где-то далеко-далеко. Улыбку Ребекки Джонс. Он увидел то, что было ненастоящим. Белая кожа была не ее — это была косметика. Золотистые волосы были не ее. Они были покрашены. Красные губы были не ее. Он были нарисованы. Диана Мортенсен была не Дианой Мортенсен.

— Врать совсем не обязательно, — сказал он тихо.

— Ой! — раздалось с кровати.

— Что ты сказал?

Ее глаза сверкнули. Но значения это тоже уже не имело. Он знал, что это не по-настоящему.

— Я знаю, каково врать. И я тоже думаю, что быть самим собой — самое сложное.

Пакетик арахиса у Сигмунда захрустел. Диана смотрела на Маркуса. Он смотрел на нее. Слабая краска показалась на ее щеках под слоем косметики. Она открыла рот. Помада слегка размазалась по щекам. Маркус сказал серьезно:

— Ты тоже краснеешь.

Диана не двигалась. Она краснела все больше, но не говорила ни слова. Через окно пробивался свет Сириуса.

— Ты бы тоже хотела оказаться там, правда? — спросил Маркус.

Диана снова попыталась улыбнуться. Но у нее не получилось. Ребекка Джонс умерла.

— Но мы видим не Сириус. Мы видим то, чего уже больше нет.

Диана Мортенсен сказала:

— Меня даже не Дианой зовут. Меня зовут Метте.

— Да, — спокойно ответил Маркус, — я так и думал.

Сигмунд опустошил пакетик арахиса и начал есть чипсы. Он был смущен, принижен и тих. То, что происходило в номере последние четверть часа, было непостижимым даже для его развитого интеллекта, хотя результат оказался таким, на какой он и рассчитывал. Диана, нет, Метте Мортенсен и Маркус-младший, нет, Маркус Симонсен, стали лучшими друзьями. Сначала она опять заплакала. Когда она закончила, она обняла Маркуса, а он обнял ее и даже ни капли не покраснел, Сигмунд же, который привык быть хозяином положения, сидел на кровати и чувствовал себя полным идиотом. Они засмеялись, а Сигмунд ни за что на свете не мог понять, над чем они смеются.