Юрий Афанасьев - В морозный день

— Нужна кровь той же группы, какая у больного. — Дядя Миша вскочил со стула, заходил по комнате, нервно похлопывая за спиной руками. — Срочно нужен донор… Хотя бы двести граммов крови для частичной мобилизации сил больного… — Он скосил глаза на окно, за которым шаманила пурга. — В Кушеват не добрались, а когда ещё из Салехарда прилетит самолёт… — Последние слова врач произнёс тихо и устало опустился на стул.

— Доктор, дядя Миша! — соскочил с кровати Ундре. Он всё понял: нужна для переливания кровь. — Доктор, к оленеводам надо ехать… тут недалеко.

Дядя Миша вздрогнул, но потом мягко положил руку на стриженую голову Ундре.

— На чём? Да и нет в тундре доноров, обычай им не позволяет…

— На оленях ехать, к дедушке… Почему не позволяет, если геолога Фёдора надо спасать? — Ундре одним махом набросил на себя малицу…

Как пожалел сейчас врач, что за много лет на севере так и не научился управлять оленями. Но и вдвоём ехать с Ундре нельзя — олени весной слабые, рыхлый снег не выдержит. И запретить он не мог — помощи ждать в этот час было неоткуда. Ундре уже ловко поправлял упряжку, постромки — вожаку пропустил с правой стороны, крайнему оленю укоротил, чтобы не высовывался головой вперёд вожака. Покрепче до локтя намотал вожжу, в левую руку взял красный хорей.

— Эге-гей! — совсем как взрослый пастух, гикнул Ундре, и нарты скрылись в колючей пелене.

«Ундре знает тундру. Ундре любит тундру. Спешите, олешки, домашний олень — спеши, из моих ладоней ты ел хлеб. Поможем геологу Фёдору. Недалеко нам ехать. Скоро лес, там пурга не бывает такой злой. Речку проедем. Потом озеро будет, снегу там поменьше — легче будет бежать. А с озера и чум увидим».

Так и слагается песня в тундре: что увидел пастух, об этом надо спеть, об этом надо вслух себе сказать.

Средний олень вдруг стал тыкаться из стороны в сторону, два других тянут его и нарту. Соскочил Ундре, пощупал за ухом — совсем не осталось жира, значит, ослаб олень, сейчас ляжет. Жирный олень несколько дней без еды может работать. Острым ножом перерезал Ундре постромки — отдохнёт олень и сам придёт в стадо. Ундре лёгкий, олени проваливаются, а нарты оставляют на снегу два чуть заметных усика. Прыгают нарты через сугробы, но крепко сидит Ундре. «Бегите, олешки, спасти надо геолога…»

Ундре подружился с Фёдором, когда начали строить вышку за Заячьим нюрмом. Они часто с дедушкой приезжали к геологам, да и Фёдор любил побывать в гостях. Сколько над Ундре смеялись, пока он научился русскому языку! У ханты и ненцев почти нет звонких согласных. «Дзе-ень! — растягивал по слогам Фёдор, ему было смешно, как Ундре неумело повторял: «Тс-ень!» А весной, когда засверкали сосульки, геолог взял медный таз и подозвал к себе Ундре. Холодная прозрачная капля со звоном падала: «Дзе-ень!» — упорно добивался Фёдор. «Дзе-ень!» — неожиданно для себя сказал Ундре. Он сорвал под крышей сосульку и, откусывая и хрумкая ею, весело стал приплясывать в кисах: «Дзень, дзень, дзень!» Мать выскочила на улицу и вытащила его из лужи, нашлёпала. Вот и стало у Ундре ещё одно имя — Дзень, только называл его так один Фёдор.

Задумался Ундре, не заметил узкую горловину речушки. Нарты подпрыгнули, хорей застрял между двумя елями и хрустнул, как спичка. Барахтаясь в снегу, понял Ундре, что без хорея никуда не уехать на оленях, в отчаянье упал лицом в сугроб. Ему показалось, что лежит он долго, что уже никто не поможет геологу Фёдору. Вскочил Ундре, дёргает вожжой, но олени только кружат вокруг нарты. И вдруг он вспомнил, как однажды на оленьих гонках у его дяди выскользнул из рук хорей. Дядя не остановил оленей и, пугая их эстафетным флажком, первым разорвал упряжкой финишную ленту…

Ундре торопливо развязал галстук, вскочил на нарты и стал размахивать им над головой. Олени испуганно вздрогнули, озираясь на красный цвет, натянули постромки, снегом из-под копыт забросали нарты…

Очень не понравилось дедушке и пастухам, что не по обычаю поступил Ундре. Приехал в чум — чаю надо попить, подождать, когда старшие спросят, и тогда разговор начинать. А запыхавшийся и растерянный Ундре даже поздороваться забыл, затараторил с порога, заикаясь.

— Испуганный заяц первым в петле оказывается. Почему так дрожишь? — спросил дедушка.

— Видно, страх вперёд ума родился, — поддакнул дядя-шутник.